Лев Зевин. Штрихи к портрету

  Лев Зевин обладал неким редкостным обаянием — оно заставляло всех знавших его людей отзываться о нем с удивительным воодушевлением. Художественная же одаренность уроженца Витебска производила впечатление на столь разных его наставников, как Юрий Пэн, Марк Шагал, Казимup Малевич, Роберт Фальк.  Сегодня его работы, как и произведения его учителей, — предмет «битв» на крупнейших аукционах мира.

Впечатление было настолько сильным, что учителя оставили свидетельства своего особого отношения к ученику.

Витебский патриарх Пэн сразу выделил худенького мальчика среди других и объяснил всем, почему Левушка Зевин — прирожденный живописец.

Малевич посвятил своему подмастерью в Витебском Народном художественном училище отдельный «диагноз», то есть анализ пластических устремлений; в архиве супрематиста осталось краткое эссе с заголовком «Лев Зевин».

Студент Вхутемаса послужил моделью для своего руководителя Фалька: в сумрачно-напряженном и вместе с тем гармоническом портрете ощущается внутренний огонь, который так подкупал в Зевине.

Будучи учеником столь непохожих мастеров, юноша сумел найти свой собственный путь. Приверженность к динамическим изменениям в натуре определила импровизационную манеру его работ. Для рисунков Зевина характерна нервная точность жеста, акварели дарят радость легкостью красочных пятен, убедительно воссоздающих пластический сюжет.

Романтик в жизни и в искусстве, Зевин больше всего любил живопись. По собственному признанию, красочное тесто было той первичной материей, из которой рождались его образы. Художник не знал устали, добиваясь насыщенности и тонкости красочных отношений на полотне.

В конце 1920-х годов благоговейное отношение к живописной культуре объединило ряд живописцев и графиков в общество «Тринадцать»; во Льве Зевине они нашли единомышленника.

Героическая попытка членов группы «Тринадцать» отстоять честь искусства перед надвигавшимся соцреализмом стоила кому жизни, кому прозябания в забвении и нужде до конца дней. Немногим было суждено узнать, что они остались победителями.

Традиционные качества живописи числятся ныне архаикой вкупе со всей живописью как видом искусства. Однако и здесь Лев Зевин вместе с коллегами представляется своеобразным победителем: высокие ценности живописи, которые он исповедовал всю жизнь, — колорит, эмоциональность, восторг глаза — не теряют своей подлинности и власти над зрителем.

Лева Зевин никогда не стал «Львом Яковлевичем» Зевиным: гибель настигла его на войне молодым. Подвижностью и необыкновенным изяществом облика напоминавший Пушкина, он столь же безвременно ушел из жизни.

Любимой моделью художника Льва Зевина была жена Фрида. Она предстает то острогротескной, в шляпке, на зеленоватом фоне, напоминающем цвет старинных изумрудов, то торжествующе грозной, подобно Свободе Домье, то золотисто-нежной, как Саския Рембрандта. Являя разные грани отношения Художника и Музы, написанные в разные времена, в разных состояниях духа модели и мастера, портреты Фриды объединяет таинственный источник света. Свет Большой Любви.

Осенью 1918 Лев Зевин — художник-исполнитель у Марка Шагала при оформлении Витебска к первой годовщине революции. Фотография запечатлела его у ног Шагала в компании с Л. Хидеке- лем, И. Чашником и М. Куниным. Позже, составляя биографию-хронику, из всех своих витебских учеников Шагал вспомнит почему-то только Леву Зевина. Здесь, в мастерской Шагала, он и встретил художницу Фриду Рабкину. «Свой художественный дар она принесла, внешне безмятежно, в жертву семье, супругу и сыну», а зимой 1942 художник Лев Зевин пропал без вести, перемолотый с московским ополчением в лесах под Вязьмой.

Судьба наследия Зевина сложилась печально. Так, кубистический автопортрет, отобранный в 1922 году представлять советское искусство на выставке в Берлинской галерее Ван-Димена, ставшей сегодня мифом, загадочно исчез с остальными ее экспонатами; холст «Витебск», отмеченный на второй выставке РОСТА Абрамом Эфросом «особой пронзительной выразительностью», был приобретен Комиссариатом Просвещения и передан в Смоленский музей, откуда  он «пропал при непонятных обстоятельствах». Исчезли и картины, находившиеся в годы войны в комнате художника в доме МОСХа на Тверской-Ямской. Племянник Фриды, архитектор Михаил Жислин, вспоминает, что в детстве в квартире Зевиных знал только одну картину — вид Бородинского моста в Москве. Лишь в семье Эсфири Соломоновны Жислиной-Рабкиной уцелели 18 полотен Зевина. Судьба архитектора Жислина так тесно переплелась с памятью о художнике, что Александра Шатских, в монографии «Витебск. Жизнь искусства 1917—1922» даже переименовала его в Михаила Зевина. И это не случайно, ведь именно ему завещала Фрида «позаботиться о памяти Левы, о его картинах».

История поисков и находок Михаила Жислина достойна отдельного рассказа. Старый дом на Тверской-Ямской, подобно библейскому Левиафану, неохотно возвращал утраченное. Год за годом исследовал архитектор Жислин подвалы и  чердаки, коммунальные комнаты, нежилые технические помещения, отчаивался и... находил. Даже в комнате, служившей когда-то машинным отделением лифта, он обнаружил несколько живописных картонов. Жислин обучился столярным навыкам у макетчиков архитектурной мастерской, самостоятельно сбивал подрамники, натягивал на них найденные холсты.

В середине 1980-х Ольга Ройтенгберг, автор знаменитой книги об утраченном искусстве, познакомила его с реставратором Татьяной Белоцветовой, а в 2002 году в залах Музея-квартиры ИД. Сытина москвичи впервые увидели сто возрожденных картин художника. Эта выставка стала удивительной повестью о любви. Любви художника Льва Зевина и Фриды, любви и памяти архитектора Михаила Жислина, любви к своему делу реставратора Татьяны Белоцветовой. Любви, без которой немыслимо большое искусство.

Александра ШАТСКИХ

Анатолий ГОСТЕВ

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 64 (январь-февраль 2009), стр.4