Смешны частные люди, которые дают показывать жилища свои, как бы великолепны они ни были, если нет в ни славной картинной галереи, ни другой какой-нибудь любопытной коллекции...
Ф.Ф. Мигель «Записки».
Филиппе Филипповиче Вигеле (1786—1856) — тайном советнике, директоре Департамента иностранных вероисповеданий Министерства внутренних дел — обычно вспоминают как об авторе интереснейших «Записок», рассказывающих о русской жизни 1790—1820-х годов: «Я родился при Екатерине, записан в службу при Павле, действительно и деятельно продолжал оную при Александре и оканчиваю ее при Николае». Ви- гель признавался: «Воспоминания из головы моей так и лезут на бумагу».
Несмотря на раздражительный, желчный характер мемуариста и явную тенденциозность его записок, редкий историк обойдет вниманием эти свидетельства современника четырех царствований.
Вспоминают о Вигеле и пушкинисты. Ведь Филипп Филиппович, как и юный А.С. Пушкин, состоял в дружеском литературном кружке «Арзамас». Он в одно и то же время с Пушкиным жил в Кишиневе и Одессе, позже встречался с ним в Петербурге. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы имя Вигеля не потонуло в Лете.
Но было у Вигеля еще одно увлечение, менее известное, чем мемуаристика, — коллекционирование эстампов (илл. 1). Почему-то сам он в своих подробных «Записках» умолчал об этом. Только вскользь упомянул, что во время своего недолгого градоначальства в Керчи свил уютное «гнездо»: «Все вместе с привезенными из Пензы вещицами, картинками, эстампами и прочим расставлено было, казалось мне, довольно и со вкусом». Можно только гадать, что за «картинки» и «эстампы» имел в виду Вигель.
На примере Вигеля интересно проследить, как пробуждается та или иная страсть, а коллекционирование — из их числа. Никто, казалось бы, в большой семье Вигелей не имел склонности к искусству. Портрет императрицы Екатерины Великой висел в их доме потому, что отец был лицом официальным — киевским гражданским губернатором: «Портрет сей чудотворной царицы, списанный искусной рукой Демейса с оригинального портрета Лампи, висел в гостиной нашего казенного дома. Когда, бывало, кто взглянет на него, только что не перекрестится, я же решительно почитал его иконою».
Как наивный юнец, не умевший отличить портрет от иконы, сформировался в серьезного собирателя? Наверное, все дело в случае. Недаром говорят, что судьба сводит нас с нужными людьми в нужное время. Так случилось и с Вигелем. Ему взяли в воспитатели немца Христиана Ивановича Мута, чью доброту, сочетавшуюся с разумной строгостью, мемуарист вспоминал спустя многие годы. У Мута было довольно безобидное увлечение (мы бы сейчас сказали «хобби»). Вигель писал о своем наставнике: «...он любил собирать гербовые печати со всех пакетов, получаемых отцом моим и кем бы то ни было, он их потом наклеивал на большие листы, мне это понравилось, я скоро начал то же делать и мог узнавать гербы всех известнейших в России фамилий. Хотя он не был ботаник, но собирал разные цветы, травы, растения, клал их по листам, одним словом, составлял гербарий, и у меня до сих пор страсть к коллекциям».
Итак, «страсть к коллекциям» зародилась в Вигеле в детские годы и затем нашла подкрепление, когда он в юности в Петербурге познакомился с крупным собирателем и библиофилом графом Петром Корнилиевичем Сухтеленом (1751—1836) — голландцем на русской службе, : военным инженером, генералом, жившим в печально знаменитом убийством Павла I и полузаброшенном Михайловском замке. В своих покоях он разместил до 70000 книг и коллекции картин, гравюр, монет, медалей, карт. Свое отношение к Сухтелену Вигель определил тремя эпитетами — «муж ученый, кроткий и добродетельный».
Он, конечно, задумывался, как «не бедный и не богатый» генерал сумел собрать такие сокровища, и пришел к выводу, что коллекционирование — «это такого рода роскошь, на удовлетворение коей более всего потребны время и расчетливость».
Видимо, эта формула в полной мере может быть отнесена и к самому Вигелю. Он всю жизнь получал скромное жалование чиновника и был чрезвычайно щепетилен в делах службы: взяток не брал, служебным положением не злоупотреблял. В своем коллекционировании он мог рассчитывать только на себя. Такой в целом недоброжелательный к Вигелю мемуарист, как Иван Петрович Липранди (1790—1880) — полковник в отставке, — вспоминал один характерный эпизод кишиневской жизни. Подчиненный Вигелю чиновник привез ему из отпуска гравюрку с портретом Фридриха Великого, которую коллекционер, хотя и мечтал иметь, но отверг, так как не желал брать «взятки борзыми щенками», как говорил Н.В. Гоголь. И.П.Липранди решил купить этот «пустяковый» портрет, чтобы подарить затем Вигелю, которого еще пришлось уверять, что гравюра именно куплена, а не по- ' лучена от чиновника в дар. Спустя много лет Вигель показывал ему этот портрет в составе своего собрания.
Почему Вигель остановил свой выбор именно на портретной гравюре? Видимо, потому что был прежде всего, если так можно выразиться, «коллекционером лиц». Он всегда в «Записках» приводит имена, фамилии, должности людей, которые, пусть по касательной, в одной точке, на миг пересекли его жизненный путь. Надо сказать, что сам автор понимал всю странность своей привычки, но ничего с ней не мог поделать: «Судьба, как читатель мог видеть, часто, почти всегда вводила меня в круг людей, мне вовсе не знакомых. Добрые их свойства, как и недостатки, поражали меня, оставляли сильные впечатления. Вот почему на память писал я их портреты и без большого разбора помещал здесь, может быть, иногда к негодованию или скуке читателя».
У Вигеля была уникальная возможность дополнять свои словесные портреты обращением к изображениям на гравюрах и литографиях, и таких листов в его коллекции почти треть. Можно смело утверждать, что интерес к человеку у Вигеля преобладал над чисто художественным. Многие листы из его коллекции — вырезки, зачастую с полностью утраченными полями, иногда совсем невысокого уровня. Ведь неслучайно Липранди вспоминал о портрете, который ему самому казался пустяковым, а для Вигеля был желанным. К слову, о вырезках. Тот же Липранди писал об огромных ножницах, с которыми Филипп Филиппович почти не расставался и время от времени зловеще пощелкивал. Наверное, от этих ножниц пострадало не одно издание из попавшихся Вигелю: книгу — в переплет, а портрет из нее — в коллекцию.
Только о малом числе листов можно сказать, как именно они оказались в собрании. Про портрет Фридриха Великого мы уже упоминали, кроме того в коллекции есть два портрета с автографами — Александра Сергеевича Пушкина, исполненный мастером резцовой гравюры Н.И. Уткиным (илл. 2), и Степана Дмитриевича Нечаева (илл. 3), литератора и археолога, литографированный учеником Уткина И.П. Фридрицем. Поскольку они подписаны людьми, изображенными на эстампах, можно предположить, что эти листы были ими подарены Вигелю. Еще про один портрет — московского военного губернатора во время Отечественной войны 1812 года графа Ф.В. Ростопчина — коллекционер сам подробно рассказал в своих «Записках». С Федором Васильевичем Вигель виделся в Париже: «На прощание подарил он мне литографированный портрет свой, весьма похожий, с подписью: Без дела и без скуки, Сижу поджавши руки, — который у меня до сих пор хранится» (илл. 4). К этому свидетельству надо добавить, что Филипп Филиппович прямо на листе подписал своим характерным крупным прямым почерком: «Растопчинъ въ старости». Его не смущало, что он так поступил с редким листом — автолитографией О.А. Кипренского. Вообще эта идея — писать на гравюрах — не была изжита в те времена, и Вигель следовал здесь сложившейся традиции. На других эстампах есть такие же записи: «Бутурлинъ, ныне сенаторъ» (илл. 5) или «Княгиня Зенеида Волконская» (илл. 6). На первом изображен военный историк, сенатор граф Дмитрий Петрович Бутурлин, на втором — «царица муз и красоты» княгиня Зинаида Александровна Волконская, музыкантша, певица, хозяйка одного из самых привлекательных салонов пушкинской Москвы.
В течение жизни, придерживаясь сухтеленовского примера и проявляя завидные выдержку и расчетливость, Вигель сумел собрать 3139 листов русских и иностранных гравюр. Конечно, он старался покупать относительно недорогие эстампы и не мог состязаться в роскоши листов с такими коллекционерами-богачами, как, например, камергер А.С. Власов (1777—1825), зато он придумал, как сохранить свое сокровище в целости.
Каждый коллекционер рано или поздно задумывается о том, что станет с его собранием после смерти: уйдет ли оно с аукциона в пользу наследников, не имеющих ни вкуса, ни интереса к искусству; вольется ли в собрание другого собрата- коллекционера, будет ли выброшено, как ненужный хлам... Вигель был человеком одиноким, бессемейным, поэтому судьба эстампов, без сомнения, особенно волновала его.
Филипп Филиппович еще при жизни, в 1853 году, передал свою коллекцию гравюр и литографий в дар Императорскому Московскому университету. Какую-то особую роль в этом решении сыграл Петр Иванович Бартенев (1829—1912) — выпускник университета, историк, в будущем издатель «Русского Архива», где, к слову, он впервые напечатает с небольшими купюрами «Записки» Вигеля. Об участии Бартенева в передаче дара упомянул в своем «Дневнике 1852—1857 годов» профессор-славист О.М. Бодянский в связи с записью о кончине Вигеля: «Он был страстный охотник до гравюр всякого рода, собрал их весьма много и под юбилей нашего университета подарил свое богатое собрание последнему, в чем много содействовал Петр Бартенев, молодой кандидат наш».
Видимо, Филипп Филиппович ожидал большего внимания к своему детищу и к своей персоне. Во всяком случае, тот же Бодянский записал в дневнике, что старик возмущался университетскими властями, от которых благодарности дождался только через год.
В университетской библиотеке, куда было определено собрание Вигеля, листы разложили по традиционному библиотечному принципу — алфавиту, а внутри него — по размерам и качеству листов. Однако можно предположить, что у самого коллекционера гравюры располагались по рубрикам. В «Отчете о состоянии и действиях Императорского Московского университета за 1852—1853 академический и гражданский годы» в графе «Замечательные приобретения» отмечено: «Тайный Советник Вигель пожертвовал в пользу Библиотеки Императорского Московского университета Собрание 3139 отдельных гравированных портретов, и до 800 рисунков, в особых изданиях помещенных. Собрание это, сообразно делениям, принятым самим собирателем, заключает портреты: Русских Царей, вельмож и других известных лиц Русских, иностранцев, бывших в Русской службе; портреты Императоров, Королей, Герцогов, Пап, Кардиналов, Курфистов, Принцев, Принцесс, Маркграфов, портреты богословов и ученых».
В самом этом делении проявился интерес Вигеля к генеалогии, который начался в детские годы под влиянием гувернера Мута и не угасал всю его жизнь. В одной из глав своих «Записок» он с гордостью сообщает: «Все, что касается до хронологии достопамятнейших происшествий в мире, до генеалогии знаменитейших домов в Европе, знал он (Мут. — Е.З.) наизусть, и впоследствии по этой части мог бы и я с ним состязаться». Уловив «генеалогический» принцип коллекции, начинаешь понимать, почему часто Вигель довольствовался «пустяковым» портретом: ему важно было обозначить ту или иную персону в ее родственных связях. Поэтому нельзя изучать коллекцию в отрыве от личности ее составителя.
Вигелевским гравюрам и литографиям повезло — его собрание одно из немногих частных собраний не было распылено по разным рукам. В 1980 году вышла книга Натальи Гансовны Сапрыкиной — сотрудницы Отдела редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ — «Коллекция портретов собрания Ф.Ф. Вигеля», в которой были кратко описаны 415 портретов русской части. Сегодня этот каталог — подлинная библиографическая редкость. Но время не стоит на месте. Русская часть пополнилась более чем сорока изображениями, в основном за счет атрибуции портретов неизвестных или выявления их в иностранной части коллекции.
Так, неизвестный князь обрел имя Василия Васильевича Голицына — фаворита царевны Софьи, в годы ее регентства — фактически первого лица русского государства Он изображен на редкой литографии 1818 года работы А.Г. Венецианова (илл 7). В неизвестном с подписью на паспарту «Голицын ?» удалось определить дипломата, посла в Вене Дмитрия Павловича Татищева (илл 8), а в вельможе XVIII века (как было обозначено в инвентарной книге) — графа Петра Васильевича Зава- довского. В неизвестном церковном деятеле был опознан Сильвестр Кулябка — ректор Киевской Духовной академии и один из лучших русских богословов XVIII века. Неизвестный с Мальтийским крестом оказался Дмитрием Львовичем Нарышкиным — блестящим царедворцем, печально знаменитым мужем МА. Нарышкиной, фаворитки императора Александра I (илл 9). Кстати сказать, его фамилия, как фамилия известного рогоносца, «украшала» пасквиль, полученный АС. Пушкиным и его друзьями и ставший поводом для роковой дуэли. На очень редком физионотрасе 1827 года работы Э. Бушарди изображены сразу двое людей пушкинского круга — Василий Андреевич Жуковский и Александр Иванович Тургенев (илл 10). Примеры можно продолжать и продолжать.
В настоящее время подготовлен расширенный альбом-каталог русской части коллекции и ждет своего выхода в свет. В 2008 году был опубликован каталог польских портретов из собрания Вигеля, в который вошло 100 эстампов, в том числе и не известных в самой Польше. По аналогии с этим изданием из состава коллекции могли бы быть вычленены английская, немецкая, французская, шведская и другие части. Во всяком случае можно сказать, что на пути изучения русских и иностранных гравюр и литографий, собранных Ви- гелем, исследователей ждут неожиданные открытия.
Елена ЗИМЕНКО
Антиквариат Предметы искусства и коллекционирования № 5 (67) май 2009 стр.80