Произошедший в середине XVII века раскол Русской православной церкви, в результате которого, староверы были преданы анафеме (1666— 1667 гг.), стал началом масштабных гонений на старообрядцев, организованных государством. В широчайший крут антистарообрядческих мер, кроме всего прочего, вошли запреты, наложенные на производство культовых предметов, в первую очередь медных и темперных икон и крестов, богослужебных книг (1). Поэтому мастера, писавшие иконы со старообрядческой символикой, и торговцы, распространявшие их, преследовались и подвергались различным наказаниям, а «неистинные» иконы, «противные учению православной церкви», изымались и переписывались или уничтожались. При этом заключения так называемых «экспертов» от господствующей церкви были предельно предвзятыми и зачастую дилетантскими (2).
Законодательные меры, направленные против изографов-староверов, были достаточно широки. Уже в 1668 году было введено правило, согласно которому без специального разрешения иконы писать запрещалось (3). При Петре I иконописцев впервые обязали ставить на иконе подпись. При Николае I староверам было запрещено вступать в цеха иконописцев.
На фоне неоправданных репрессий против староверов в целом, придельной суровостью отличались правительственные меры против так называемой «безпоповщинской секты, особенно вредной по распространению ереси» (4). В таких условиях иконники-беспоповцы могли работать не просто неофициально, а только с соблюдением строжайшей секретности. В связи с этим интерес представляет любая деталь, характеризующая быт, процесс обучения или организацию труда иконников-староверов.
Однако на сегодняшний день лишь в единичных публикациях намечены основные вехи в истории иконописи филипповского Братского двора (5) и московских поморцев6. В данной статье собраны некоторые факты, касающиеся организации труда московских изографов-федосеевцев.
О положении христиан старопоморского федосеевского согласия до 1771 года рассказывается в сочинении «Из истории Преображенского кладбища» (7). Его анонимный автор-никонианин, обозначивший себя литерой «8», сообщает, что в годы правления Анны Иоанновны (1730—1740) в Москве проживало менее 10 семей федосеевцев; при Екатерине II, до момента основания Преображенского кладбища, то есть с 1762 по 1771 год, в Москве насчитывалось не более 20 федосеевских семей (8).
Кроме этого, положение московских староверов во второй половине XVIII века ярко иллюстрирует ситуация, описанная П.И. Мельниковым в статье «Счисление раскольников»: «Хотя производившийся по синодскому указу 15-го мая 1722 года гривенный сбор с раскольников в пользу духовенства еще в начале царствования Екатерины II был отменен, и приходскому духовенству запрещено было ходить в дома раскольников для вымогательства денег, но принты продолжали делать поборы. В самой даже Москве, обходя приходы со святою водой, священники выламывали у раскольников, не хотевших пускать их к себе, ворота, двери и окна, требуя денег и сведений о новорожденных, чтобы записать их в свои книги и таким образом зачислить их своими прихожанами»9. В данной ситуации, когда на первом месте было в прямом смысле физическое выживание, вопрос об организации иконописного промысла вряд ли поднимался.
Коренной перелом произошел в 1771 году с появлением в Москве, благодаря трудам Ильи Алексеевича Ковылина (ил. 1), крупнейшего общероссийского центра старообрядцев-федосеевцев — Преображенского кладбища (ил. 2), что было также связано и с временным послаблением политики властей в отношении староверов в 60—70-е годы XVIII века (10). S отмечает, что «спустя каких-нибудь 20 или 25 лет после моровой язвы в приютах его (Ковылина. — Абт.) считалось 500 человек обоего пола, и до 3000 прихожан, большею частью из зажиточных купцов, открыто посещавших его молельню» п. Основатель федосеевского центра И.А. Ковылин (1731—1809) сумел добиться самостоятельности для московской общины, и в 1809 году кладбище получило свой устав и стало именоваться Преображенским богаделенным домом (далее — ПБД). При нем были созданы меднолитейные и иконописные мастерские, а в начале XX века организована типография (12).
За тридцать восемь лет своего правления И.А. Ковылин создал небывалый по размаху влияния общероссийский федосеевский центр (ил. 3—8). S отмечает, что «слух о богатстве Преображенского кладбища и молва о самом Ковылине скоро распространилась в иногородних федосеевских общинах, и из всех городов: из Риги, Ярославля, Пскова, Тулы, Суздаля, Красного холма и др., — стали приезжать в Москву к Илье Алексеевичу почетные федосеевцы искать его покровительства. Ковылин понимал важность таких посещений и решился посредством их распространить влияние своей общины на все иногородние федосеевские общества. В молельне он старался произвести на них особенное впечатление богатым украшением икон, стройностию пения и благочинным отправлением службы (ил. 9,10 — интерьеры моленных ПБД; ил. 11 —23 — иконы из моленных ПБД). Приезжие федосеевцы обыкновенно просили при этом Ковылина дать им ради общей пользы христианства певчих, образовавшихся в его обители, и наставников, воспитавшихся под его руководством. Ковылин, разумеется, охотно соглашался на такие просьбы.
Со своей стороны он обещал им всякую помощь, даже материальными средствами кладбища, что действительно и исполнял на самом деле. Таким образом кладбище сделалось средоточием не только московских, но и всех иногородных федосеевских общин» (13).
В обширный список губерний, федосеевские общины которых состояли в тесном общении с Преображенским кладбищем, вошли Архангельская, Витебская, Владимирская, Казанская, Калужская, Костромская, Нижегородская, Новгородская, Рижская, Рязанская, Саратовская, Симбирская, Тамбовская, Тверская, Ярославская и др., города Астрахань, Вятка, Казань, Новочеркасск, Тюмень, земли Урала, Кубани и Дона. Кроме этого, Преображенское кладбище поддерживало обширные связи с федосеевскими общинами Украины и Белоруссии (14). Продажа иногородним федосеевцам книг, рукописей и икон, созданных мастерами ПБД, составляла одну из важнейших статей доходов федосеевского центра (15).
После смерти И.А. Ковылина в ПБД проживало более 1500 человек обоего пола, и до 10 тысяч прихожан было в одной только Москве (16). Несмотря на кончину основателя, влияние московской федосеевской общины оставалось колоссальным. В XIX веке Преображенское кладбище стало духовно-административным центром всего федосеевского согласия. Здесь проходили федосеевские соборы 1810, 1814, 1816, 1817 и последующих годов, отсюда распространялись письменные обращения «ко всем христианам» (17). По-прежнему федосеевские наставники, воспитанные в ПБД, разъезжались по общинам во всех концах России.
Очевидно, что при крупнейшем федосеевском центре России должны были работать либо централизованные иконописные мастерские, либо большой штат иконописцев, трудившихся «надомно». На их существование при Преображенском кладбище указывает, в первую очередь, наличие многочисленных московских моленных: их у московских федосеевцев в середине XIX века было около ста, из которых «одних замечательных по драгоценности украшений считалось более 40» (18).
Несколько позже, во второй половине XIX столетия московской полиции «путем секретных розысков негласных действий» стало известно, что «кроме Преображенского богаделенного дома и двух помещений вне его ограды для певчих, клирошанок и псалтирщиц» федосеевцы «устроили в разных местах Москвы самовольно и в нарушение запрещений правительства, последовавших в начале 50-х годов, еще не менее 8 особых обителей, скитов или приютов. <..> Кроме того, у федосеевцев есть еще мелкие приюты, размещенные в небольших домах последователей этой секты, густо заселивших местность у Преображенской заставы и ближайшего к ней села Черкизова. <..> Две названные из этих же обителей, находящиеся на Покровке и в Грузинах, представляют собой как бы правильно устроенные монастыри, а остальные 6, при началах общежития, имеют моленные с иконостасами, аналоями и прочею церковною утварью»(19).
Также на существование при ПБД иконописных мастерских указывает выполнение заказов для общин по всей Российской империи и за ее пределами. Например, в 1848 году из Преображенской обители в Спасо-Троицкий монастырь в Войново (Польша) был прислан инок Антоний с тремя возами книг и икон (20). Множество подтверждений этому содержит и обширная переписка духовных наставников ПБД с федосеевскими общинами России (21).
Очевидно, что в обязанности федосеевских изографов входила, помимо письма новых образов, также и починка древних. По мнению А.С. Преображенского, федосеевские иконники, вероятнее всего, сыграли ведущую роль в процессе становления старообрядческой реставрации (22). При этом характерные приемы «правки» небольших древних икон у них сложились не позднее 1800-х годов. Этот факт иллюстрирует целая группа икон, принадлежавших московскому купцу-федосеевцу Лаврентию Ивановичу Осипову (23), введенная в научный оборот А.С. Преображенским.
Однако не только наличие большого числа моленных и связи с общинами по всей России указывают на существование при ПБД иконописных мастерских. Еще одним доводом является необходимость в «правильных» иконах, выполненных в соответствии со всеми конфессиональными требованиями. Характерное для староверов-беспоповцев обостренное ощущение «безблагодатности мира» и «пришествия последних времен» обусловило их конфессиональные особенности: более строгие правила повседневной и религиозной жизни, более жесткие требования к культовым предметам (примером может быть полемика о «пилатовом титле»).
Очень точно эту мысль сформулировал замечательный старообрядческий иконописец Яков Алексеевич Богатен- ко: «Главная потребность старообрядцев по отношению к иконописи, несомненно, заключается в том, что иконы, как заказываемые вновь, так и реставрируемые, должны исполняться в строго старообрядческом духе (выделено Я.Б.), то есть с полным соблюдением всех правил и отличительных особенностей, какими и обуславливается старообрядческая иконопись» (24) (ил. 24). Таким образом, необходимость иметь «свою», «правильную» икону свидетельствует о существовании при московских общероссийских беспоповских центрах целого штата изографов.
Старообрядческая иконопись, то есть иконы, созданные мастерами-староверами, зримо выразила основные догматы вероучения и особенности богослужения старообрядцев (ил. 25—40). Эти воплощенные догматы являются обязательными иконографическими признаками при выявлении памятников старообрядческого искусства и подразумевают написание имени Спасителя только с «I» десятиричной, а также имен и текстов в дореформенной редакции (25); изображение двуперстия и трисоставного восьмиконечного Креста (26). Общей для всех старообрядческих согласий была символика евангелистов, восходящая к толкованию Иринея, епископа Лионского (27) (в данном толковании евангелиста Марка символизирует орел, а Иоанна — лев); изображение только канонизированных до раскола святых, и изображение святого Александра Невского в схиме после распоряжения Петра I по ведомству православного исповедания от 15 июня 1724 года, согласно которому святого князя «в монашеской персоне никому отнюдь не писать <„> А писать тот святаго образ в одеждах великокняжеских» (28).
Тем не менее вокруг большинства иконографических особенностей шла серьезная полемика. Пилатово титло — один из наиболее обсуждавшихся элементов старообрядческой иконографии. Это связано с тем, что на дониконов- ских иконах надпись на титле обычно не изображалась. Написание титла могло быть разным, в зависимости от того, какому согласию принадлежал иконописец. Большинство беспоповцев не принимали изображение Распятия с титлом «1.Н.Ц.1.», а только с надписью «Царь Славы Исус Христос Сын Божий». В верхней части Креста они обычно изображали образ Спаса Нерукотворного. Только федосеевцы сначала признавали оба способа написания титла, но на рубеже XVIII—XIX веков (29) приняли точку зрения остальных беспоповских согласий (30). Старообрядцы- поповцы считали правильными оба варианта (31).
Также не было полного единства и в вопросе о поздних вариантах иконографии Богородицы. Например, филипповцы — единственное согласие, не признавшее икону Богоматери «Неопалимая Купина» и образ Богоматери «Всем скорбящим Радость» как явленный после Никона (32).
Таким образом, создание икон в соответствии со всеми конфессиональными требованиями, понимание нюансов иконографии и символики, знание стилистических предпочтений единоверцев — все это свидетельствует о тщательной профессиональной подготовке изографов Преображенского кладбища.
Известно, что еще И.А. Ковылин создал при Преображенской богадельне училище, положив «начало систематическому воспитанию малолетних раскольников в общественных школах» (33). В анонимной «Истории Преображенского кладбища» сообщается, что «для воспитанников Ильи Алексеевича, устроены были особые приюты, где их обучали уставному чтению, письму, пению, вообще давали приличное для федосеевца образование» (34).
Действительно, внутренний распорядок ПБД содержал указание обязательно обучать призреваемых детей грамоте и различным ремеслам: «Малолетные сироты, на воспитание принимаемые, до 31-летнего (17-летнего') возраста должны воспитываться в свободности, но не праздными, обучаться словесной грамоте и писать, и по способности упражняться в рукоделиях, которые по возрасте могли бы доставлять им пропитание» (35).
Автор S пишет, что учрежденное Ковылиным воспитание малолетних к 1825 году «приняло вид еще более правильный» (36): «...в одном из зданий кладбища устроено училище (выделено мною. — Авт.), где мальчики с бойкими способностями обучались чтению и письму церковному под руководством наставника Осипова. <..> Некоторые из членов кладбищенской школы приобретали замечательное искусство писать по-уставному и потом занимались переписыванием богослужебных книг, которые по дорогой цене продавались в конторе кладбища иногородним федосеевским общинам и зажиточным федосеевцам. Другие занимались иконописным искусством и делали копии с древних икон, иногда так удачно, что самые знатоки с трудом могут отличить копию от оригинала» (37).
Как подытоживает Н.С. Лесков, «в этом заключалось общественное образование в большой Ковылинской школе на Преображенском кладбище и в этом же оно заключалось во всех общинах федосеевского согласия» (38). По словам Лескова, в школе Ковылина обучалось около двухсот мальчиков (39). Автор S уточняет, что 200 детей числилось в так называемой детской палате по смерти Ковылина, то есть в 1809 году (40). Однако неясно, сколько из них обучалось на «иконописном отделении». Тем не менее очевидно, что Илья Алексеевич позаботился о подготовке иконописцев, воспитав поколение «своих», «преображенских», изографов.
Обучившиеся при ПБД иконописцы, как и духовные наставники, разъезжались по всей России. Так, например, московский иконник-федосеевец Николай Сидорович в 1818 году был отправлен в Ростов «для поправления своей жизни». Сын московского федосеевца Сидора Осиповича — Николай — вероятнее всего, к 1818 году был уже сложившимся живописцем. По указанию московских наставников, в ростовской общине Николай Сидорович должен был выбрать себе духовного отца, выдержать епитимью, после чего мог приступить к созданию икон (41). Интересно отметить, что примерно в то же время отец иконника Николая — Сидор Осипович — был направлен в ту же ростовскую общину как наставник (42).
Однако профессиональное обучение подростков, налаженное с таким размахом, пришлось прекратить уже в 1823 году. Весной 1823 года было составлено Высочайшее повеление, включавшее ряд мер относительно Преображенского кладбища. В их число входило изменение правил воспитания сирот в ПБД: «...приема подкидышей обоего пола не возбранять, но воспитывать их в доме только до четырнадцатилетнего возраста» (43).
Следующее ужесточение мер последовало в 1834 году при императоре Николае I (1825—1855). Так, 26 мая 1834 года было приказано «в Преображенской богадельне оставить подкидышей только до трехлетнего возраста» (44). Таким образом, продолжать профессиональное обучение детей иконописи с прежним «ковылинским» размахом в ПБД было крайне затруднительно.
Тем не менее источники позволяют предположить, что при Преображенском кладбище действовала не только школа, где дети обучались иконописи «с нуля». Московская федосеевская община была еще и своеобразными «курсами повышения квалификации» для уже сложившихся иногородних мастеров. Например, в конце XIX века при Преображенском кладбище обучался иконному мастерству Трофим Стефанович Новиков, работавший затем, на рубеже XIX — XX столетий, в селе Екатериновка Самарского уезда, а затем в селе Обшаровка (45).
Еще более поздние сведения об «иконописном факультете» при ПБД связаны с именем старообрядческого просветителя Луки Арефьевича Гребнева (ил. 41) — вятского писателя, иконописца, литейщика, типографа, библиофила, фотографа. Гребнев родился в 1867 году, работал в селе Старая Тушка Малмыжского уезда Вятской губернии (46). В Москве Лука Гребнев провел всего два года, 1907-й и 1908-й. В этот недолгий период он, вероятно, перенимал опыт у московских иконников-федосеевцев, а также работал в типографии Г.К. Горбунова (47). Исследователь его творчества В.К. Семибратов пишет, что «"академией" в искусстве иконописания для Л.А. Гребнева была Преображенская община в Москве, где иконы писались по древним образцам, наследующим традиции Андрея Рублева и Строгановской школы. Здесь же совершенствовал свои навыки выходец из г. Гродно иконописец Г.М. Макаров, приехавший вместе с Л.А. Гребневым в Старую Тушку» (48). Вероятнее всего, и Трофим Новиков, и Лука Гребнев при ПБД «повышали квалификацию», работая с кем-то из ведущих изографов общины, возможно, с А.Т. Михайловым.
Афанасий Трифилович Михайлов (ил. 42) известен как иконописец, руководитель иконной мастерской и крупнейший торговец иконами (род. не позднее 1881 г.49 — ум. в 1948 г. (50). Он работал в конце XIX — первой половине XX века, являлся активным членом федосеевской общины ПБД. Имя А.Т. Михайлова значится почти в каждом списке прихожан, присутствовавших на собраниях Преображенской общины.
На основании документов из архива Е.Е. Егорова можно заключить, что Михайлов был одним из крупнейших торговцев древними иконами на рубеже XIX XX веков. Именно у него Егоров приобрел значительную часть икон для своего собрания (подробнее см Каталог собрания икон Егорова).
На сегодняшний день известны следующие произведения Михайлова:
1. Икона «Обрезание Господне». Ок. 1905 г. Москва. Происходит из собрания Е.Е. Егорова. В каталоге его собрания значится: «Нового письма Афанасия Триф. Михайлова <...> 7 вершков (ок. 31 см. — Авт.)» (51).
2. Икона «Свв. Кирик и Улита». 1905 г. Москва. 31,1 х 26,1 см. Частное собрание (Германия) (52). На обороте иконы имеется надпись: «Москва 1905-го года декабря 24 дня иконописец А.Т. Михайлов» (ил. 43—44).
3. Икона «Мч. Феодор Стратилат». 1913 г. Москва. «6 вершков» — ок. 26,7 см. Происходит из собрания Е.Е. Егорова (53).
А.Т. Михайлов руководил иконописной мастерской. Произведением, написанным в его мастерской, можно считать икону «Акафист Богоматери» 1901 года из собрания ГРМ (31,2 х 26,7 х 2,6 см) (ил. 45). В Русский музей икона поступила в 1913 году из собрания Н.П. Лихачева. На тыльной стороне доски над верхней шпонкой написано тушью: «Январь 1901 года. Писано въ мастерской // Афанаая Трефиловича Михайлова въ Москве» (54).
В мастерской А.Т. Михайлова были написаны иконы для иконостаса храма в честь Воскресения Христова и Покрова Пресвятой Богородицы 2-й Московской общины поморского согласия, что в Токмаковом переулке (55) (ил. 46—48 — виды иконостаса; 49—51 — иконы). Выполнение столь масштабного заказа косвенно указывает на то, что в подчинении у Михайлова был весьма немалый штат подмастерьев.
Кроме этого, Н.П. Лихачев опубликовал четыре прориси с икон «строгановских писем» из собрания мастера,
возможно, выполненные им самим и, вероятно, использовавшиеся при создании икон: «Господь Вседержитель, сидящий на престоле, с припадающими преподобным Максимом и св. Иоанном Воином» (ил. 52), «Свв. великомученики Георгий Победоносец и Димитрий Селунский, в рост» (ил. 53), «Св. великомученик Никита, сидящий» (ил. 54), «Три отрока в пещи огненной» (56) (ил. 55).
Таким образом, в вопросе о «ковылинской» школе, при которой было иконописное отделение, и в вопросе о подготовке приезжих иконописцев наметились отправные точки. В то же время вопрос о способе организации самих иконописных мастерских (как месте организованного труда) при Преображенском кладбище требует более подробного изучения, а сведения о таковых более отрывочные.
Упоминание непосредственно о мастерской при Преображенском кладбище встречается в связи с именем братьев Фроловых (ил. 56). Ряд исследователей подчеркивают, что братья Гавриил и Тит «устроили (здесь и далее выделено мною. — Авт.) иконописную мастерскую при Московской Преображенской общине» (57), однако этот факт не уточняется и может толковаться различно. Юрий Николаевич Мануйлов — автор публикаций о творчестве Г.Е. Фролова — также отмечает, что «в 1875 году Фроловы были приглашены для работы в Москву, где открыли иконописную мастерскую при федосеевской Преображенской общине» (58). Однако в более ранней публикации Ю. Мануйлов несколько иначе охарактеризовал роль Фроловых, которые «стали работать в иконописной мастерской при Преображенском кладбище, в этом же году(1875) они занимаются росписью храма на Преображенском кладбище» (59). Иными словами, мастерская при ПБД уже существовала к приезду братьев Фроловых. В то же время выдающийся деятель старообрядчества, наставник, историк, краевед, педагог, Иван Никифорович Заволоко (1897— 1984), считавший Г.Е. Фролова духовным отцом (60) (ил. 57), описал события более обобщенно: «После смерти отца, в 1875 году, Г.Е. переехал вместе со своим братом Титом в Москву. Здесь,
на Преображенском кладбище, они занимались иконописанием» (61). Таким образом, для более точного определения роли братьев Фроловых в организации иконописной мастерской при ПБД необходимо дальнейшее детальное исследование с привлечением конкретного фактического материала.
Рассуждая о возможном способе организации мастерской, на начальном этапе исследования темы мы имели основание предположить, что иконная мастерская могла быть организована на территории самой Преображенской богадельни. Такое предположение возникало по аналогии с другим московским центром «особенно вредной безпоповщинской секты» — филипповским Братским двором. Братский двор располагался на территории частного домовладения, тем не менее его насельники находились под постоянным вниманием полиции, подвергались внезапным обыскам, конфискациям имущества и высылке из Москвы. Однако во дворе домовладения, в подвале, находилась тайная меднолитейная мастерская, в корпусах проживали насельники, там же были устроены моленные, в одном из корпусов — комнаты и мастерская иконописца (62).
В настоящее время вопрос о способе организации мастерских при Преображенской обители прояснился в связи с изучением документов из архива Е.Е. Егорова (ил. 58—60). Егор Егорович Егоров, московский купец, федосеевец, авторитетнейший деятель Преображенской общины, известен, главным образом, благодаря своей коллекции икон и медного литья, которая хранилась в его домашней моленной, находившейся в его особняке в Салтыковском (ныне Дмитровском) переулке (ил. 61, 62). Тем не менее Егоров собрал еще и практически не имеющую аналогов коллекцию фактов из истории Преображенского кладбища. В отделе рукописей РГБ хранится фонд Егорова за № 98. Он включает в себя древние рукописные книги из коллекции Егорова, а также документы по истории Преображенского кладбища, собранные, скопированные или составленные самим Егоровым.
Основную часть этого архива составляют пятнадцать рукописных книг большого формата, написанных им самим (63) (ил. 63). К ним примыкает небольшая тетрадь «Каталог собрания икон Егорова». Отдельно хранится папка с личными документами и фотографиями Егорова. В этом же собрании хранится рукописная книга «История Преображенского кладбища с 1854 по 1862 год», составленная Егором Яковлевичем Каревым, и отдельная книга черновых документов для этого труда, а также сборники «Московских отеческих писем с Преображенского кладбища». Этот комплекс документов, собранных Егоровым, содержит бесценную по своей полноте и достоверности информацию о Преображенском кладбище.
Начатое не так давно исследование архива Е.Е. Егорова уже позволило обнаружить несколько неизвестных ранее имен иконописцев, выяснить адреса проживания и адреса домашних мастерских известных ранее изографов. Но в рассмотренных документах нет ни одного упоминания о том, что на территории Преображенской богадельни или за ее стенами в Москве было хоть что-то, напоминающее централизованную иконную мастерскую.
К тому же существует ряд и других источников, опровергающих первоначальную версию о существовании иконописной мастерской непосредственно на территории Преображенского богаделенного дома. Так, по данным полиции, в 1846 году в ПБД проживало лишь два иконописца (64). Вероятно, одним из них был иконник- старинщик Кузьма Васильев, работавший в середине XIX столетия. Его имя известно благодаря делу о покупке Н.А. Папулиным древних икон из сольвычегодского собора. Вместе с московским иконописцем-федосеевцем Федором Никитиным был послан в Сольвычегодск для поновления икон (65).
Вторым, по всей видимости, был Федор Сидоров, неоднократно упоминавшийся в «Дневных дозорных записях» с 1844 по 1847 год и в дневниках И.М. Снегирева, который консультировался с Ф. Сидоровым во время работы над статьей о русской иконописи (66).
Жизнь иконописца в ПБД красноречиво характеризует «известие» в «Дневных дозорных записях» от 12 апреля 1847 года: «Преображенское кладбище было встревожено прибытием чиновника, в сопровождении двух купцов, <..> взяв с собой казначея Андрея Иларионова, обходили моленные, как мужских, так и женских приютов, рассматривая древние иконы Потом спросили: есть ли на кладбище живописец? — на что им казначей ответил: «Есть». <„> Семен же Козмин приказал своему келейнику запереть дверь и уйти в келарню; с Семеном Козминым заперся и живописец Федор Сидоров; оба они оставались запертыми до отъезда посетителей» (67).
Материалы многочисленных обысков и дознаний, проведенных на территории Преображенского кладбища, также не подтверждают версию о существовании в стенах ПБД иконописной мастерской. Так, например, в 1865 году, в связи с передачей мужской половины ПБД единоверческой общине, была составлена подробная опись зданий на ней с оценкой строений и планом (68) (ил. 64). На плане мужского двора были обозначены: «1) главный каменный надвратный корпус с 2 подвалами; 2) каменный флигель с 2 погребами, бывший квартирою смотрителя; 3) каменное здание, занимаемое призренниками; 4) каменный погреб и кладовая за молельней; 5) новый корпус; 6) новый сарай у нового корпуса; 7) деревянная баня с медною коробкою для воды; 8) деревянный сарай у бани; 9) каменный амбар; 10) каменный навес; 11) досчатый сарай за воротами навеса; 12) каменная конюшня и экипажный сарай; 13) деревянные амбары с каменным подвалом; 14) деревянный сарай рядом с амбарами; 15) деревянные сараи; 16) посреди двора церковь; 17—18) ограда» (69). В соответствии с этим планом отдельного помещения для иконописной мастерской на мужской половине в 1865 году не было.
В то же время существует немало свидетельств из разнообразных источников о том, что большинство иконописцев-федосеевцев скрытно проживали и трудились по частным московским домам. Об одном из них стало известно благодаря надписи на обороте иконы «Господь Вседержитель», созданной в 1813 году: «Написанъ бысть съи стыи образ // хрта спасителя в // Москве в преображенском доме гднадл. казанцева / / московским гражданином ико // нописчемиаковомъмихайловы / /мъжучковым 1813 года //по оусердию грешного старца феодосия-микин» (70).
Иконописец-федосеевец Григорий Кириллов прославился в связи с историей о пропаже в 1812 году из Успенского собора Московского Кремля чудотворной иконы Иерусалимской Божией Матери. По донесениям, святыня была похищена Г. Кирилловым и хранилась в его доме, расположенном по адресу: 3-й квартал Лефортовской части, дом Венедиктова (71).
Судиславский мещанин Александр Андреев, работавший во второй трети XIX века, часто приезжал в Москву и проживал в том же 3-м квартале Лефортовской части, в доме мещанина Ерофея Афанасьева (72). Проживая в Москве и находясь в розыске, мастер продолжал заниматься иконописью (73).
Золотарь по дереву Богдан Яковлевич Егоров жил в Арбатской части, Медвежьем переулке, доме № 3, принадлежавшем А.В. Мараевой (74). В начале 1890 года правительство Москвы потребовало у хозяйки дома, обвиненной в незаконном создании федосеевской обители, список всех проживающих в ее доме лиц. В списке под № 11 указано: «Егоръ[ов] Богданъ Яковлевичъ. Золотарь по дереву. [Работает] на месте» (75).
Об иконописце Иване Васильевиче Крылове стало известно благодаря сборнику, составленному в 1880-х годах известным наставником тюменской филипповской общины Варсонофием Ивановичем Макаровым. В данном сборнике помещен список адресатов Макарова. Большинство московских адресатов были филипповцами и принадлежали к купеческому сословию, но также встречаются и представители федосеевского согласия, так как В.И. Макаров лояльно относился к федосеевцам и стремился к заключению мира между двумя этими согласиями. В списке адресатов значится: «Иконописец Иван Васил. Крылов, улиц. 6 рота в Пре- обр. В Москв.» (76). Возможно, автор надписи допустил ошибку: дом И.В. Крылова, вероятнее всего, находился по улице «9-я рота».
Вероятно, ближайшим соседом Ивана Крылова был иконник Дмитрий Федорович Кузнецов, проживавший по ул. 9-й роты в доме № 24, принадлежавшем Василию Яковлеву Васильеву, а позднее его сыну Ивану Васильеву (77). В начале 1890 года правительство Москвы потребовало у домовладельца И.В. Васильева, обвиненного в незаконном создании федосеевской обители, список всех проживающих в его доме лиц. «Васильев же хотя и заявил, что в его доме живут старообрядцы, но также различных званий и занимаются различным мастерством, как жильцы» (78). И.В. Васильев составил список жильцов, в котором значится: «Домовладелец Иван Васильев Васильев. Дома № 24 и 26, находящиеся в Лефортовской части 2-го участка по ул. 9 роты. Дом № 26 — занимаю я, домовладелец, на короткий срок, часто приезжая в Москву по торговым делам с фабрики, находящейся в г. Серпухове. При доме находятся дворник, кухарка и прачка. <..> Дом № 24. <„> Жильцы: <..> 3. Дмитрий Федоров Кузнецов с матерью — живописец, у него трое работников» (79). Последнее замечание может свидетельствовать о том, что в доме Васильева находилась небольшая иконописная мастерская, которой руководил ДФ. Кузнецов.
В 1900—1910-х годах в Москве работал Тарасий Ила- рионович Иларионов (ил. 65), вероятно, один из ярчайших людей своего времени — иконописец, реставратор, торговец иконами, публицист и полемист; человек, считавшийся авторитетом в духовных вопросах, стоявший у начала разделения федосеевского согласия на московский и казанский толки. Журналист газеты «Русское слово» описал его так: «Вчера я был у этого еретика в Черкизове. Стильная фигура. Голиаф ростом с длинною, никогда не видавшей ножниц, рыжеватой бородой и волосами в скобку, Тарасий Иларионович просится на полотно, так характерна его внешность» (80).
Иларионов руководил артелью, работавшей в Казанской губернии. Несколько его мастеров трудились с ним в Москве. О мастерах, работавших с Иларионовым, известно из анонимного письма-доноса: «Его мастера Висарион, Федор и Константин ходят в короткой одежде, не считают за грех с неверными вместе пить из одной посуды. У Виса- риона борода стриженная, театры посещают и на гуляньях не в обычной одежде, да и сам от девок не уходит. Можно ли таким иконы писать. Сами учат, а сами делают нехорошее. <„> с почтением пребываем. Христиане города Москвы» (81).
Иларионов проживал по адресу: Москва, Черкизово, 2-я улица, дом Петровой (ил. 66). Этот адрес указан на письме от 1 сентября 1911 года, отправленном Иларионову из Чистополя В.И. Сюксяевым (82). На другом письме, отправленном Иларионову духовными наставниками самарской федосеевской общины 16 августа 1907 года, значится адрес: Москва, село Черкизово, задняя линия, № 45 (83). Вероятнее всего, и московская квартира, и мастерская Иларионова находились именно по этому адресу.
На основании всех приведенных выше документов можно предположить, что централизованной иконописной мастерской при ПБД не было ни на территории кладбища, ни за его пределами. Изографы же работали по частным квартирам в одиночку или с несколькими подмастерьями. Заметим, что производство медных икон и крестов при Преображенском кладбище происходило таким же образом: в меднолитейных мастерских, расположенных в частных московских домах, трудился мастер с несколькими помощниками (84).
В связи с этим термин «иконописная мастерская Преображенского кладбища» не является указанием на старообрядческую организацию или заведение, расположенное по конкретному адресу. То есть термин «иконописная мастерская Преображенского кладбища» — это понятие стилистическое, а не «географическое». Однако на данный момент дать полноценную характеристику стилистических особенностей «преображенской иконописной мастерской» не представляется возможным. На данном этапе можно говорить только об индивидуальном стиле московских мастеров-федосеевцев, например, Афанасия Михайлова. Это связано с тем, что выявление памятников, созданных московскими изографами-федосеевцами, только начато и ждет дальнейшего исследования.
Татьяна ИГНАТОВА (КОТРЕАЁВА)
Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 111 (ноябрь 2013), стр.4