Император на византийских монетах

Постулат о том, что византийская нумизматика — непосредственная преемница римской, не опровергает факта разительной несхожести римских и византийских монет. Наиболее наглядно это проявляется при сравнении императорских изображений на них.

Уже ранневизантийский нумизматический портрет, сохраняя традиционный профильный ракурс, утратил живость индивидуального облика, свойственную римским портретам I — III веков и служившую важнейшим инструментом опознания правящей особы.

Утвердившееся на золотых солидах с конца IV века трехчетвертное изображение правителя являло его вечно юным и прекрасным «воином Христовым» без малейшего намека на индивидуализацию. Столь же безличный или же, лучше сказать, внеличностный «портрет» анфас — иконный по духу, четкий и статичный — впервые появился на монетах Юстиниана I (527—565). В течение VI—VIII веков он полностью заместил профильные изображения, дольше всего сохранявшиеся на золотых фракциях — семиссах и тремиссах, серебре, а также мелких медных номиналах.

Отсутствие сходства с живым монархом нисколько не умаляло статус официального изображения правителя, позволяя отделить достоинство императорского сана, второго в мире по значимости после Христа Панвасилевса, от личности его временного обладателя. Святость титула не должна была подвергаться сомнению из-за несовершенства человеческой природы его носителей. Словно бы лишенный человеческих слабостей, обезличенный и бесстрастный правитель теперь представлялся столь же далеко отстоящим от своих подданных, столь же вознесенным над земными делами и земным порядком вещей, как и сам Бог. Неподвижное, строго фронтальное положение лика создавало ощущение мистического присутствия монарха перед зрителем-подданным. Не случайно условность нумизматических «портретов» Юстиниана сохранялась без малейших изменений на протяжении как его почти сорокалетнего правления, так и его ближайших преемников.

Схематизация портретных черт сделала практически неразличимыми лики императоров, индивидуализирующими признаками которых стали разве что усы и борода. Ношение бороды было не в римских обычаях, так что первый бородач на византийском троне Фока (602—610) поразил своих подданных внешностью варвара, однако в дальнейшем бороды носили все правители империи. Сменивший его на престоле Ираклий за 30 лет правления представал на монетах с бородой трех разных видов — узкой, средней и поистине гигантской, отраставшей по мере старения императора. Изображения на солидах его внука Константа II обнаруживают ту же возрастную эволюцию.

Помимо этого портреты императоров VII века объединяет сходное художественное решение и отчетливое тяготение к «портретаости» облика, пусть и не вполне индивидуальной. Все они выполнены в низком, но пластичном рельефе, со старательной линеарно-графической трактовкой век и щек, прикрытых бородой. Этим, пусть даже вполне условным изображениям нельзя отказать в выразительности. Лучшие из них, размещенные на золотых солидах, выделяются тонкостью и декоративным изяществом уверенного рисунка.

Тенденции графической стилизации образа полностью возобладали в начале VIII века. Их манифестацию можно видеть в портрете Юстиниана II на солидах повторного царствования (705—711). Смена портретной стилистики произошла одновременно с заменой типа изображения Христа на аверсе: лик длинновласого Пантократора уступил место изображению молодого Иисуса с короткими вьющимися волосами. Эти монеты — один из наиболее убедительных примеров Христомимесиса в византийской нумизматике, поскольку два явленных зрителю погрудных образа — Христа и императора — выполнены с четким уподоблением один другому: одна и та же «треугольная» форма лика, сильно сужающегося к подбородку, один и тот же графически стилизованный рисунок глаз, носа, рта, короткой бороды, словно бы окаймляющей абрис лица. Несмотря на скорое исчезновение образа Христа с монет последующих правителей характер императорского портрета более не менялся. Он не служил индивидуализации облика правителя, важны были лишь возрастные характеристики. Их необходимость особенно заметна на солидах исав- рийских императоров (717—802), где рядом с правящим монархом постепенно собирались изображения всех членов династии — от умерших императоров до наследников престола.

О возрождении портрета можно говорить в македонскую эпоху (867—1056). На солидах конца IX — первой половины X века — приметные лики Льва Мудрого, Константина Багрянородного, Романа II, Никифора Фоки. Однако узнаваемость их относительна. Индивидуализация византийского портрета и тогда, и в более позднее время допускалась лишь в границах определенной типологии образа, которая в X веке отличалась как от существовавшей во времена иконоборчества, так и от сложившейся к XI веку. С постепенным отходом от крупного погрудного изображения правителя на монетах в пользу полу- или полнофигурного значение личностных характеристик еще более умаляется. Даже в палеологовской Византии, в эпоху расцвета антикизирующего искусства императорского двора начала XIV нумизматический портрет уже не вернет себе былого значения.

Таким образом, если на римских монетах I - III веков именно броская и узнаваемая внешность была основным идентификатором личности правителя и нотемлемой формой его официальной репрезентации то на монетах Византии эту функцию выполняли инсистемные власти и детали облачения, с которыми неизменно представали константинопольские владыки. Императоров на монетах действительно встречали «по одежке» имея в виду, что одеяния и облачения служил гавными ориентирами их идентификации как обладателей высшей власти, дарованной им Богом. Они же отражали иерархию соправителей, число коих могло варьироваться от одного до четырех.

В ранней Византии основными типами облачений были военное, гражданское и консульское. Первое символизировали кираса с воинским плащом и шлем, второе — хламида, третье — длинная консульская тога, из которой впоследствии оформился мир. Унаследованный от античного Рима палудаментум представлял собой длинный пурпурный плащ. ниспадавший углом и скрепленный на правом плече драгоценной фибулой. В качестве атрибута императорского костюма он был очень распространен в ранневизантийскую эпоху (IV—VI вв.), в нем изображали даже Христа, как, например, на мозаике из Архиепископской каплы в Равенне (VI в.). Но уже с VII века в императорской « иконографии преобладает гражданское облаченине, иногда прерывавшееся кратковременными «ренессансами» древней традиции. Так, Константин IV вернул на свою монету тип византийского солида V—начала VI века приказав изображать себя в трехчетвертном ракурсе, в диадеме поверх шлема и с копьем в правой руке. Тиверий III (698 — 705) пошел еще дальше, возобновив тип западноримского императора Анфимия (467—472) с изображением копья перед грудью правителя (точно так же оно расположено на знаменитом золотом медальоне Юстиниана в 36 солидов из Лувра). На этом выпуске заканчивается история ранневизантийского фронтального портрета в военном облачении. В начале VIII века исчез также тип профильного бюста, с кирасой и палудаментумом (на семиссах и тремиссах Юстиниана II и Филиппика Вардана).

Впоследствии военные доблести долгое время не считались добродетельными для христианского монарха.

Столь излюбленная в Риме триумфаторская тематика только дважды нашла отражение на монетах Византии: на солиде Юстина II Виктория, изображенная в руке императора, увенчивает его победным венком и на гексаграмме Ираклия 628 года, чеканенной в год победоносного завершения многолетней войны с персами, — стоящего императора венчает Виктория. После Тиверия III (698 — 705) воинская атрибутика вернулась в нумизматику только в XI веке при Константине IX Мономахе (1042—1056), родовое и.мя которого означает «Единоборец». Тем не менее, когда Исаак I (1057— 1059) «развил» военную тематику своего предшественника, приказав изобразить себя в воинском облачении с оружием в руках, современники его осудили за якобы «неблагочестие», за то, что «не Божьим избранием, а собственным мечом достиг он власти». Однако позднейшие императоры, особенно комниновской династии, часто изображали себя в военном одеянии вместе со святыми воинами — Георгием, Димитрием и Феодором.

На смену воинскому облачению на монетах пришла консульская тога. В Византии до VI века продолжала существовать традиция ежегодного назначения консулов, имена которых сохранили хроники. При Юстиниане консульское звание было закреплено исключительно за императором, так было вплоть до его окончательного исчезновения в VII столетии. Во времена Поздней империи консульским облачением служила длинная пурпурная тога, украшенная золотым шитьем. Ее надевали для участия в процессиях по случаю празднеств и триумфов. В VI веке так изображался Тиверий II на соли- дах и фоллисах, в VII веке — Фока, оба Ираклия в чекане времени мятежа 608—610, затем лишь дважды, на равеннских фоллисах Ираклия — Ираклия Константина и карфагенских фоллисах Константа II.

С исчезновением самого звания исчезает и консульская тога, но ее украшенный и расшитый золотом край начинает свою собственную жизнь как особый вид одеяния в виде твердого и длинного шарфа, который обматывался вокруг туловища начиная от правого плеча. Остававшийся свободным конец перебрасывался через левое плечо. Новый вид императорского парадного одеяния получил название «лор». С течением времени лор все более превращался в узкую минную полосу ткани, богато изукрашенную золотом и драгоценными камнями, крестообразно обвивавшую тело. Он превратился в наиболее драгоценный вид царского облачения, наделенный к тому же символическим значением. Согласно Константину VII, лоры надевали император и 12 сановников в ранге магистров во время пасхальных выходов из дворца, при этом «царский лор олицетворял погребальные пелены Христа, его золото — золотой свет Воскресения, в то время как 12 магистров изображали Апостолов».

Юстиниан II был первым, кто предстал перед своими подданными в этом облачении на монетах. Он был изображен в полный рост на реверсе солидов 685—695 годов, держащим в правой руке голгофский трехступен- чатый крест. С конца VI и в течение всего VII века это изображение занимало центральное поле монеты. На монетах подробности лора не всегда различимы, но изо

бражения на других памятниках, например, на известном рельефе слоновой кости Константина Багрянородного из ГМИИ им. А.С.Пушкина, позволяют рассмотреть его в деталях.

В VII веке императоры, помимо лора и доспехов, появляются на монетах в хламиде. Хламидой назывался минный пурпурный плану, напоминавший воинский. Он достигал щиколоток и скреплялся на правом плече фибулой с тремя подвесками, обычно хорошо различимыми на монетах. В ней изображен, например, Юстиниан на знаменитой мозаике из церкви Сан-Витале в Равенне. Хламида была важной частью коронационного облачения, поскольку ее, наравне с венцом и фибулой, благословлял патриарх. В ходе обряда венчания на царство император поднимался вместе с патриархом на амвон храма св. Софии, где патриарх читал молитву над хламидой, после чего в нее облачали царя.

В хламиде императоров изображали еще на монетах VI века — сидящие на троне соправители Юстин I и его племянник Юстиниан 1, Юстин II и его супруга, императрица София, Маврикий на фоллисах Херсона, Фока и Леонтия, но лишь на солидах Ираклия царь предстал в хламиде крупным планом, будучи изображенным погрудно.

После Ираклия императоры на монетах все чаще облачаются именно в нее. Ираклий, его сыновья Ираклий Константин и Ираклеон, Констант II со своими тремя сыновьями. Лишь архаичная воинственность Константина Погоната ненадолго прервала это победное шествие хламиды по императорским портретам VII века. Но уже его преемник возвратился к установившейся традиции. Солиды вторичного правления Юстиниана II в соправительстве с малолетним Тиверием позволяют рассмотреть детали царских одеяний: у хламиды Тиверия виден край таблиона — нашивной золотой аппликации в виде квадрата, признак высокого статуса ее обладателя. Видна также туника (дивитисион), надевавшаяся под хламиду.

Изображение хламиды оставалось неизменным в VIII — IX веках, хотя и могло быть стилизованным: хламиды Феофила (829—842) и Михаила III (842—867), как и сыновей Василия I (867—886), ничем существенно не отличаются от хламиды Льва III (717 — 740). Фибула сохраняет три подвески, что же касается тавли- она, присутствующего еще на монетах VIII века, то в следующем столетии его, по непонятным причинам, не изображали.

Сложный, насыщенный символикой дворцовый церемониал Македонской эпохи предполагал существование двух форм хламиды — простой и сложной. Вид обеих известен по монетам. Традиционная простая хламида с фибулой о трех подвесках использовалась на протяжении всего X века, в ней изображались многочисленные соправители Константина Багрянородного, а также Константин VIII на солидах совместного правления с братом Василием II (976 —1025). Видоизмененная хламида впервые появляется на монетах Льва VI. Ее края отделаны жемчугом, так же, как и край тавлиона, украшенный медальонами. Фибула показана в виде прямой булавки без подвесок, с шишечкой наверху. В том же блачении изображался Александр (912—913), очень близко к нему изображение хламиды у Романа I Лакапипа (919 — 944) на пробных солидах и фоллисах (нет лишь шишечки наверху фибулы и по-другому декорирован тавлион).

В императорском гардеробе лор и хламида были, очевидно, равноправны по своему статусу. На солидах вторичного правления Юстиниан II изображался в хламиде как один, так и с сыном-соправителем. На позднейших солидах VIII — IX веков старший император нередко облачался в хламиду, тогда как младший представал в лоре. Только с X—XI веков лор становится наиболее отличительным одеянием императора, в котором его изображали на мозаиках и книжных миниатюрах.

Михаил БУТЫРСКИЙ

Иллюстрации прелое мелены автором.

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования» № 10 (9) сентябрь 2003 стр.140