Керамическая сказка Сергея Малютина

Сергей Васильевич Малютин по праву считается одной ид выдающиеся фигур в истории русского искусства, наиболее ярким выразителем сказочно-декоративной стороны русского Модерна. Наследие художника велико, значительную его часть, помимо живописи, составляют предметы декоративно-прикладного искусства. Еще при жизни Малютин был заметной фигурой, снискал репутацию новатора, но творчество его подчас неоднозначно оценивалось современниками.

Расцвет и как бы раскрытие декоративного таланта С. В. Малютина связаны с Марией Клавдиевной Тенишевой и его работой в имении княгини под Смоленском, в Талашкине. Тенишева смогла не столько заинтересовать его прикладными искусствами (он работал в этой области и раньше), но, создав художнику все необходимые благоприятные условия для работы, буквально заставила зазвучать «большой талант маленького Малютина». Талашкино расцвело сказками художника, приобрело свой неповторимый облик с его кульминацией — знаменитым Теремком. По эскизам Малютина и под его руководством было выполнено большое количество кустарных изделий, которые с 1901 года стали появляться в московском магазине Тенишевой «Родник». Они не только пользовались спросом, но и «завоевали симпатии художественного мира, особенно молодежи». Как писала княгиня, «все Строгановское училище интересовалось «Родником», и не без причины — новый русский стиль, отмеченный творческим воображением и талантом талашкинских мастеров, был необычайно актуален и особенно вдохновлял молодых художников того времени.

Прежде всего мы знаем С.ВМалютина как автора неповторимых деревянных вещей, выполненных по его проектам умелыми резчиками. «Хотя Малютин был неречист, — вспоминала Тенишева, — ребята его отлично понима; ли. «Столбушечки, красочки, вершочки, зайчики» составляли весь незатейливый обиход его речи... Я любила его за направление его сказочной фантазии и чудный колорит».

Малютин занимался в Талашкине и керамикой. Вместе с известным фотографом И.Ф.Барщевским он осуществлял общее наблюдение за гончарной мастерской. Об интересе Малютина к искусству керамики свидетельству ют не только его изделия в этом материале, но и докумен-ты того времени, в частности фотография гончарной мастерской, где художник запечатлен в окружении учеников. Они заняты изготовлением глиняных ваз, выточенных на гончарном круге и украшенных декоративным рельефным орнаментом. Несмотря на то, что керамическая мастерская в Талашкине была не такой крупной, как, например московское предприятие С.И.Мамонтова «Абрамцево», здесь пробовали свои силы в керамике и юные ученики, и такие маститые художники, как М. Врубель, В. Поленов, Н. Рерих. Известны майоликовые работы Д.Стеллецкого и самой владелицы имения М.Тенишевой. Княгиня, например, вспоминала, что «в керамической мастерской обожгли приборы для стенных и стоячих ламп, отделанных кованым железом. Рисунки для ламп сделала я, а железные части выполнили наши кузнецы, и очень хорошо...» По проекту Малютина была также изготовлена русская печь, которая в настоящее время экспонируется в Теремке. Известны два графических проекта художника, опубликованных в журнале «Мир искусства» (1900), — это «Русская печь-лежанка» и «Печь купца Калашникова» (именно ее взяли за основу в Талашкине). Оба варианта задуманы в традициях русских печей XVII века, украшены стилизованным растительным декором. Таким образом, уже тогда у Малютина проявился интерес к художественной керамике, не ослабевавший и в последующее время. Однако именно здесь, в Талашкине, стала заметна и обратная сторона дарования художника. Самодовлеющее темпераментное воображение, «сокрушительный» декоративизм, подминавший под себя разумное начало малютинских творений, и, как выразилась сама Мария Клавдиевна, «отсутствие понимания комфорта». По мнению Тенишевой, «...он делал вещи совершенно невозможные для жизни — столы с острыми углами, о которые все больно стукались коленями, кресла, которых никто не мог сдвинуть с места, а раз он сделал табурет, с крупной рельефной резьбой на сиденье, необыкновенно неудобный. Этот табурет даже сделался знаменитым, и многие просили его фотографию на память как курьез...»

Оправдать такой неадекватный подход к созданию бытовых предметов могло бы только то, что художественный критик Сергей Маковский называл «художническим нутром» Малютина. Он подметил эту его особенность большого творческого темперамента при парадоксальном отсутствии у него «эстетического воспитания, выдержки, чувства меры и культуры». Справедливости ради следует сказать, что преобладание декоративизма над рационализмом, определенная театрализация обстановочной стороны жизни, заключение ее в эстетическую, далекую от жизни оболочку (в частности, популярная стилизация светских интерьеров под сказочную «русскую горницу»), не было исключительно малютинской привилегией. Примеров тому в искусстве начала XX века много (и «Абрамцево» не выпадает из этого ряда). Это не умаляет значения русского модерна, скорее, наоборот — уже стало его визитной карточкой.

Малютин проработал у Тенишевой недолго, всего около трех лет (с конца 1899 по начало 1903 года). Затем переехал в Москву, чем, надо отметить, поставил Тенишеву в затруднительное положение. Не будет лишним, правда, упомянуть о том, что Мария Клавдиевна удачно вышла из положения, найдя ему замену в среде передовых молодых строгановцев, интересовавшихся ее «Родником». И, по-видимому, не без рекомендации самого Малютина, в Талашкино приехал А.Зиновьев, позднее к нему присоединился В. Бекетов — оба талантливые художники, внесшие в работы мастерских свое оригинальное стилистическое направление.

У Сергея Васильевича в Москве начался новый период деятельности, не менее плодотворный, чем талашкинский. Помимо того, что он преподавал в Училище живописи, ваяния, зодчества, Малютин стал сотрудником артели художников-гончаров «Мурава», по большей части состоящей из воспитанников и учащихся уже знакомого нам Императорского Строгановского училища. Артель была основана в 1904 году А.Филипповым, П.Галкиным, И.Аверинцевым и др. Первым крупным успехом «Муравы» стал заказ, выполненный как раз при непосредственном участии и даже, можно сказать, по протекции С.В.Малютина. Речь идет о знаменитом доходном доме П.Н.Перцова (1906), что находится близ Храма Христа Спасителя в Москве. Именно Малютин, будучи автором архитектурного проекта дома, порекомендовал владельцу П. Н. Перцову «поручить выполнение заказа майолики артели молодых художников Строгановского училища под фирмой «Мурава». С этого момента и вплоть до официального роспуска артели в 1918 году Малютин числился ее непременным сотрудником.

Рассматривая оригинальное майоликовое убранство дома Перцова, можно увидеть характерные малютинские «разнокрасочные орнаменты: карнизы, барельефы, завитки чудовищных цветов, странных лебедей с распущенными хвостами, лубочные «солнца», волнистые нити всевозможных кружков, полосок, звезд, квадратов». «Некоторые детали восхищают своей неожиданностью, живописной простотой, смелым своеобразием композиции, — писал о работах Малютина С. Маковский. — В них чувствуется особая, «берендеевская» красота, что-то донельзя восточнославянское, замысловатое, варварское и уютное». Впрочем, если быть точным, приведенное описание и оценка известного художественного критика относятся к Теремку в Талашкине, но они с такой же долей достоверности могут быть отнесены и к убранству дома П.Н.Перцова. Действительно, обращают на себя внимание универсальные стилистические приемы Малютина, разработанные им определенные «формулы» орнаментального декора, одинаково применимые и к деревянному терему, и к большому городскому доходному дому. И там, и здесь — сходный круг его излюбленных мотивов: солнечные лики-диски, коньки, рушники-полотенца, жар-птицы, фантастические «змии» — расстилающиеся, как фризы, с оскаленными, улыбающимися незлыми личинами, и скульптурные, свернувшиеся кольцами под выступающими опорными балками. Еще М.К.Тенишева вспоминала, как Малютин в светлые минуты «угощал» ее забавными «красочками», «столбушечками», «зайчиками», «лисаньками»...

Помимо, несомненно, оригинального применения Малютиным своих «формул» в декоративном убранстве дома П.Н.Перцова, бросается в глаза еще одна особенность его творчества, свойственная малютинской керамике в целом. Это ее сходность с раскрашенной деревянной резьбой. Именно деревянный резной декор лежит в основе многих малютинских майолик, особенно архитектурных. В фондах Третьяковской галереи хранится деревянная шкатулка, на крышке которой вырезана сценка на сказочный сюжет — борьба быка с медведем. Сценка заключена в своеобразный шатер с «русским заостренным балахончиком сверху», увенчанным солнцем и коньками по бокам. В правом нижнем углу — резная подпись Сергея Малютина «СМ» и дата «1904». Тот же сюжет с незначительными изменениями повторен и на треугольном фронтоне дома П.Н.Перцова (фасад со стороны Москвы-реки), с добавлением внизу характерно малютинских золотистых цветов-подсолнухов. Другой интересный пример — его деревянное резное панно, изображающее панораму древнерусского городка, которое повторила в майолике артель «Мурава». Все детали рисунка и в той и другой работах сохранены. Вероятно также, что с деревянного оригинала была снята форма для последующей отливки в глине. Сам сюжет панно — древнерусский пейзаж — был, по-видимому, в то время особенно популярным, достаточно вспомнить «Рисунок для майолики» К. Коровина («Мир Искусства», 1899) или изразец «Городок» А. Филиппова («Мурава», 1904—1916). Некоторыми нюансами отличается только цветовое решение. Если для малютинских вещей (в частности, резных деревянных) были характерны «немногие темные краски» либо плотные резкие цветовые соотношения — сочетания золотистой охры с серебром, с голубой, зеленой, белой, темно-синей с золотом, то в майоликовом панно «Муравы» обращает на себя внимание доминирующее использование помимо ярко-синей кобальтовой глазури, которая нередко наносилась по терракотовой основе, бирюзовой, прозрачной охристо-зеленой. Майоликовое панно — более светлое и яркое, чем его деревянный прототип.

В оформлении внутреннего убранства дома П.Н.Перцова тоже была применена художественная керамика. Мы можем судить об этом по старым фотографиям. Так, в столовой на массивном резном буфете заметна необычная декоративная ваза (ныне в ГТГ) — крупная, массивная, с оригинальной ручкой в виде фантастической длинношеей женской головки в кокошнике с лягушачьим туловищем и лапками, отчего и получила название — «Царевна-лягушка». Интересен и художественный прием, использованный в ее декоре, который роднит такую нестандартную вещь «Муравы» с произведениями талашкинских мастерских. Это решение рельефа тулова вазы в виде вырезанных спиралевидных завитков, оканчивающихся выступающими белыми лепестками, — прием, очень напоминающий выразительный инкрустационный метод украшения керамики и деревянных

изделий речными камешками, встречающийся исключительно в изделиях Талашкина( особенно часто —  работах А. П. Зиновьева)

Именно пользованием белых речных камней, декорирована ваза с клеймом М.Тенишевой  на дне.

Другое, не менее интересное изделие Mалютина « периода «Муравы» — фантастический кувшин в виде птицы, застывшей в своей монументальности и даже «ненодъемности». Как будто предназначенный для украшения экстерьера, он по-своему очень красив и декоративен, но начисто лишен «утилитарного смысла». Опять та самая особенность, которую, возможно, не заметили бы сегодня художественные критики (принцип своеобразной «бесполезности» декоративного искусства давно стал нормой, и в отличие от времени новатора Малютина теперь «творческая личность художника уже не стеснена требованиями действительности»). Но критиков начала XX века раздражало «какое-то убежденное пренебрежение к задачам техники и к практическому смыслу искусства». С.Маковский писал: «Малютин создает форму и не вдумывается в ее логику, точно ему дела нет до употребления предмета: лишь бы форма была живописна. Он обрабатывает материал, совершенно упуская из вида степень его прочности и приспособленность к своему назначению. Он желает одного: чтобы было эффектно, чтобы глаз удивляла и радовала колоритная новизна».

Аналогичный подход мы видим в фантастическом чайнике из частного московского собрания. Выполненный из красной глины, он грубо отформован, с неровностями и буграми. Покрытый ярко-синей глазурью, он сразу привлекает внимание и своим ярким цветом, и необычностью «птичьей» формы — это кричащий петух с носиком-клювом и плоской ручкой-хвостом с круглыми дырочками. Декор дополнен резным рисунком верхнего фриза у горловины — абстрактным и ярко подкрашенным. Последняя деталь, придавшая изделию долю роскоши, — штрихи потускневшего золота.

В шероховатой фактуре и грубоватости затейливой формы чайника проступает какая-то незавершенность, даже ученическая неумелость. Трудно представить, что эту вещь мог создать зрелый художник солидного возраста. Здесь видны определенные искания молодости, ее задор, даже несколько агрессивная манера и явный напор. Тем не менее подкупают фантазерство и «сказочность» решения чайника. Он не маркирован, поэтому возникают трудности в его атрибуции. В пользу «Муравы» говорят сверкающая синяя полива большого огня, взрыхленная шершавая поверхность и даже «бравирование грубостью и небрежностью» — то, за что артель критиковали, от чего она со временем «уходила». Из круга «подозреваемых» мастерских, повидимому, следует исключить Талашкино и Строгановку, которые, хотя и располагали молодыми и подчас не очень умелыми кадрами, все же очень строго следили за качеством точеной, чисто гончарной основы, правильно и профессионально отформованной, иногда даже суховатой. Определенное освобождение от правильности и рациональности талашкинских цилиндрических ваз и горшков проявилось в работах самого Малютина именно периода «Муравы» (упомянутые фантастические ваза и кувшин), в которых превалируют сказочность, «берендеевская чудь», при полном игнорировании «назначения и материала предмета». Как раз в «Мураве» было позволено такое раскрепощение творческой фантазии. Что касается конкретного авторства чайника, то у неподписной вещи его установить крайне сложно, тем более что никаких описаний предметов, даже неоднократно выставлявшихся «Муравой» на многочисленных отечественных и зарубежных выставках, пока не обнаружено. Но мы знаем немалое число молодых сотрудников артели, экспонировавших свои работы, о которых, к сожалению, пока мало что известно. Это Павел Андреев, Марта Герике, Михаил Деркач, Михаил Егоров, Михаил Львов, Александр Сахаров (кроме сотрудников-учредителей «Муравы» — Алексея Филиппова, Ивана Аверинцева, Петра Галкина и других известных художников). Возможно даже, что круг участников был еще шире, ведь «Мурава» приглашала всех желающих пробовать свои силы в керамике.

Влияние С.В.Малютина, как и М.А.Врубеля, особенно в ранний период работы артели было несомненным. Мы можем судить об этом по редкой фотографии изделий «Муравы» из архива А.В.Филиппова (местонахождение самих вещей неизвестно). Здесь и подсвечник со знакомыми коньками, и оригинальная декоративная ваза «Тройка», и растительные цветочные мотивы рельефного декора, напоминающие характерные малютинские стилизованные цветы. В целом, можно даже сказать, что керамика «Муравы» похожа на русские печатные пряники, в ней есть какая- то «съедобность». Обращают на себя внимание и плоские прорезные ручки ковшиков, и поиск новых оригинальных форм, не всегда, правда, удачный. Интересна трактовка змеевидного подсвечника, воспроизведенного на другой редкой фотографии, напоминающая решение носика уже упомянутого чайника из частной коллекции. Очень оригинально выполнена декоративная ваза-ковш, изображающая Ивана Царевича на ковре-самолете, — она вполне самостоятельна и аналогов у нее нет.

В этих предметах действуют и поэзия прошлого, и малютинская непокорная греза. С.В.Малютин, уже давно принятый целиком как поэт, как личность, как художественное явление, стал для молодежи «Муравы» символом творческого понимания национального художественного стиля. В работах артели влияние его авторитета и опыт сотрудничества с ним сказались не только в «кокетничаньи» необузданным, сказочным фантазерством. Они не стали «утонченным искусством», их нужно ценить без снобизма — для Запада наше искусство «необычно на вкус». Как писал французский критик («Art et Decoration», 1903): «Вы не найдете здесь утончений, какие приобрело прикладное искусство других стран под влиянием вековой наследственности, напряженной культуры, торопливой цивилизации и ненасытного желания роскоши, элегантности или, по крайней мере, комфорта, которым отмечена современность». Но фразы «русского красноречия», звучащие в работах Малютина и «Муравы», получились искренними, непосредственными и откровенными...

Александра ТРОШИНСКАЯ

Статья подготовлена при участии старшего научного сотрудника Государственной Третьяковской галереи В. С. Шевченко.

Иллюстрации предоставлены автором.

Антиквариат Предметы искусства и коллекционирования № 7-8 (49) июль-август 2007 стр. 54