Интерес к характерным особенностям старообрядческих иконописных центров у авторов этой статьи начался немало лет назад с часто возникавшего вопроса — Невьянск или Ветка? Принадлежит та или иная икона к горнозаводскому Уралу или к Гомельско-Брянскому региону? Почему некоторые иконы этих далеко отстоящих друг от друга регионов так похожи?
В последние годы исследования идут вширь и вглубь, определяются границы и особенности иконописных очагов в рамках указанных центров, а также за их пределами. Некоторые наши прежние сомнения в атрибуции нам самим кажутся теперь наивными, но с накоплением информации возникают новые вопросы. В настоящей статье мы намерены на конкретном материале высказать лишь некоторые соображения, касающиеся как общих, так и особенных черт иконописных старообрядческих школ, не претендуя на категоричность суждений, полноту охвата проблемы и безусловную точность атрибуций, тем более что рамки жанра не позволяют углубляться в аргументацию. При этом оговоримся, что названия географических ареалов в отношении иконописных школ применяются достаточно условно, поскольку включают в себя, как теперь стало ясно, некую совокупность иконописных направлений.
Количественное преобладание на антикварном рынке уральских и ветковских икон при относительно малом количестве икон поморских несколько затушевывало тот факт, что иконы Ветки и Урала в значительной степени складывались под влиянием Поморья, где бежавшие от гонений противники никоновской церковной реформы довели до совершенства северные традиции бытового уклада и благочестия.
Выгорецкая (на реке Выг) община в Поморье была одним из первых и, несомненно, самым значительным староверческим поселением. Первоначальный состав общины был преимущественно крестьянским и монашеским (бежавшие с Соловков после их взятия правительственными войсками монахи), однако руководителями ее были князья Андрей и Семен Мышецкие- Денисовы. Община прошла через невероятно тяжелые условия быта, выработавшие особую строгость общинных взаимоотношений, разделение труда и равенство в собственности и потреблении. По мере развития хозяйства выгорецкая община стала заводить промыслы на стороне, появились общинные торговые конторы и агенты в Вытегре, Петрозаводске, Москве, Нижнем и, что особенно интересно для нас, в Стародубье и на Урале. При конторах были постоялые дворы и амбары, складывались религиозные общины, члены которых из наемных рабочих становились, как правило, участниками в прибылях.
Поморцы не смогли долго оставаться изолированными от «мира антихриста», из которого они первоначально бежали, гонимые уголовно-инквизиторскими «указными статьями» царевны Софьи. Постепенно руководители общины смягчили изоляционистскую идеологию, уже в начале XVIII века стали молиться за царя, согласились платить двойной подушной налог, а с 1722 года даже стали поставлять к императорскому двору оленей, сперва для супруги Петра Первого, потом для Анны, называя себя в сопроводительных письмах «богомольцами императрицы». С 1732 года выговцы стали нести рекрутскую повинность, с правом откупа по 120 рублей за рекрута.
Высокий по своему времени технологический уровень хозяйства на основе мануфактурного разделения труда, развитое для нужд олонецкой металлургии плотницко- столярное ремесло обусловили и качественный технологический уровень изготовления иконной доски. Доска выговской иконы тщательно выбрана, правильно высушена, идеально «выглажена» со всех сторон. На Выгу все были грамотными поголовно, отсюда — любовь к текстам, которым на иконе часто отводится много места. Надписи каллиграфически красивы. Светел «солнечный» колорит образов, охряные с праздничной красно-голубой опушкой поля, золотой фон. (Это поздние московские старообрядческие мастерские на рубеже XIX—XX веков освоили иконы сдержанного, а то и совсем темного колорита, стилизуя свои работы под покрытые потемневшей олифой дониконовские образцы.) Лики строгие, взгляд «взыскующий», проникновенный, мощные плави рельефно выступают над светлым красновато-охряным, реже оливковым санкирем. Тщательная проработка деталей, наличие элементов северного пейзажа — заметные особенности поморского письма, оказавшие влияние на иконопись других старообрядческих центров (илл. 1—5).
Около 1720 года выходец из Мезени П. Клокотов совместно с соловецким иноком Феофаном основали на реке Пижме, в бассейне Печоры, поселение, впоследствии — Великопоженский скит, ставший крупным центром поморского староверия. Феофан жил на Выгу и привел с собой мастеров-иконописцев. Члены новой общины были упорными в своем антиниконовском радикализме и в 1743 году предпочли самосожжение в моленной (88 человек), когда скит был осажден воинской командой.
Поморская икона при наличии типичного, «классического», выговского типа достаточно разнообразна. Иконы Великопоженского скита (илл. 6—11) имеют сходство с Выгом, но и нередко представляют собой совершенно самостоятельные явления. Северные иконы отличает яркость красок, неожиданность колористических решений, сильные и при этом гармоничные контрасты. Положение во гроб — сюжет трагический. Но как мажорно его розово-золотое цветовое решение! Горки внизу — словно волны, гроб с телом Спасителя подобен ковчегу, направляющемуся в вечность (илл. 11).
Поморские старообрядческие письма возникли не на пустом месте, но, появившись в совершенно новых для русского общества обстоятельствах, явили собой глубокую и смелую переработку предшествующей традиции. В поморских иконах внимательный наблюдатель найдет начала многого из того, что впоследствии широко распространилось на Урале и западнорусских землях.
Старообрядчество Урала включало разнообразные толки и согласия (о некоторых из них теперь и следов не осталось). В первой трети — середине XVIII века вокруг Невьянского завода сложился иконописный центр, на который оказало влияние не только собственно выгорецкое, но великопоженское и вообще поморское иконописание. Отсюда происходит сложность атрибуции икон периода становления невьянского стиля: некоторые из них могут быть, на наш взгляд, атрибутированными равным образом как невьянские, так и как поморские. В образе Богоматери Казанской (илл. 12), который можно отнести к Невьянску, заметно влияние великопоженских писем. А вот следующая, Казанская (илл. 13), — несомненный для нас представитель невьянского письма конца XVIII века.
Сошествие во ад (илл. 14) — тип рисунка традиционен, идеальная доска, принадлежность к Уральскому ареалу для нас почти несомненна (хотя наш знакомый дилер из ветковского региона уверял, что аналогичные иконы ему приходилось встречать в Могилевской области). Пермский край или Южный Урал? В пользу последней версии говорит и надпись карандашом на обороте: «Ивану Игнатовичу Воробьеву в Юрюзане. 7руб.». Впрочем, карандаш — вещь городская, в обиходе иконописцев утвердился на рубеже XIX—XX веков, почерк размашистый, светский — надпись, очевидно, поздняя. Да и цена — 7 рублей — отдает ценообразованием времени Николая Второго. Икона бытовала в Уральском регионе, но надпись могла быть сделана при переходе иконы от одного владельца к другому даже и в XX веке. Интересно, что хозяин иконы в порыве благочестия затер изображения сатаны, чтобы даже поверженный князь ада не смущал его во время молитвы.
Существует мнение, что живопись Ветки по сравнению с Невьянском — сниженный уровень. Но это верно лишь отчасти в отношении икон второй половины XIX века (тогда, впрочем, и Невьянск в своей массе сильно изменился в сторону более простого, схематичного и «откровенного» письма). Помимо чисто технической стороны исполнения иконы, существует такая неосязаемая вещь, как дух произведения. В музее Брянска есть икона Сергия Радонежского ветковского ареала, которую никак не назовешь слабой (илл. 15). Или, например, четырехчастник (илл. 16). Любимые ветковские сюжеты, рубеж XVIII—XIX веков. Фоны и поля записаны в XIX веке с отступлением от прежней «солнечной» гаммы, но лики безупречны, одежды тщательны. Интересно наблюдение И.А. Бусевой-Давыдовой: ветковские лики святых с их фактурными носами и как бы припухлыми глазами трактуются ею как подражание мастерам Оружейной палаты второй половины XVII века. Действительно, старообрядческие письма органично перерабатывали веяния столичной иконописи, влияние барокко. Ветковская иконопись находилась на уровне эстетических запросов своего времени и была столь популярна, что мастера-староверы получали заказы для официальной церкви. В источниках упоминаются факты обращения никониан в староверские толки исключительно с целью обучиться иконописи, а затем подвизаться в качестве иконописцев официальной религии.
Типичная поздняя Ветка (Никола, середина XIX в., илл. 17), как и уральская икона этого времени, сочетает несколько упрощенный, но все же весьма выразительный рисунок с подчеркнутой яркостью, праздничностью колорита.
А вот достаточно раннее и сильно пострадавшее Воздвижение креста (илл. 18): к кому бы мы ни обращались, определенно никто атрибутировать не брался. Но сравнение с иконой Покрова из Брянского музея (илл. 19) убеждает нас, что это регион Ветки. Некоторое впечатление о ярославской живописи, создаваемое иконой, только подчеркивает тот факт, что старообрядческие иконописные центры существовали не изолированно. Трактовки ряда иконописных сюжетов ярославского, уральского и ветковского регионов по основным параметрам весьма близки.
Сближения между Веткой и Уралом, несомненно, объясняются широкими контактами старообрядцев и старообрядческих иконописцев двух регионов. Эти контакты бывали вынужденными, после правительственных «выгонок», то есть разорений Ветки, а бывали и добровольными. Обычно иконописец, переезжая на новое место, подстраивался под местный вкус и манеру. Икона, написанная даже всего лишь по другой прориси с небольшими изменениями, у приверженных букве обряда староверов могла быть воспринята как «нечестная». Но и в этих условиях иконописец со стороны мог привнести в работу что-то свое, привычное.
Николу Отвратного (илл. 22) один из авторов долгое время считал уральским — очень уж суровы контрастные морщины, грозен облик святителя. Однако по другим признакам (задние шпонки, характер «цветов» на омофоре...) икону можно уверенно отнести к ветковскому региону. Сам сюжет — Никола Отвратный — излюблен ветковцами. А при углубленном созерцании образа за очевидной на первый взгляд грозностью лика проступает скрытая теплота и задушевность, присущая ветковской иконе, да и морщины, хоть и резкие, а написаны в другой манере, чем на невьянских досках.
Икона Союзом Любви по сюжету и исполнению, несомненно, ветковская, но и для Ветки она является большой редкостью (илл. 20).
Параскева Пятница — образ второй половина XIX века, когда в некоторых случаях особенно сложно разграничить Урал и Ветку (илл. 21). Торцевые шпонки, толстая доска. Моховой, «родом» из Поморья, позем, спокойные плави ликов, чеканка по золоту — окончательный вывод, Ветка или Урал, авторы сделать затрудняются. Но можно доверять атрибуции музея Невьянской иконы — Урал, 1860-е годы.
Общий вывод из нашего опыта наблюдения икон старообрядческих центров состоит в том, что поморская иконопись XVIII — начала XIX века оказала существенное влияние на формирование школ Ветки и Урала, при этом с художественной точки зрения в массе своей осталась на высоте, которую произведения других старообрядческих центров достигали достаточно редко.
Андрей и Юрий АФАНАСЬЕВЫ
Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 77 (июнь 2010), стр.4