г. Москва, ул. Большая Никитская, д. 37 стр. 1
Однажды, в середине 1980-х годов, в яркий солнечный день, рано утром в моей квартире на Кутузовском проспекте раздался звонок домофона. Внизу стоял Эзрах, который по договоренности должен был в этот день принести мне для приобретения работу Ивана Альбертовича Пуни «Натюрморт с бутылкой и грушами», выполненный в двадцатые годы в манере «новой вещественности». Как назло, с вечера предыдущего дня в нашем подъезде сломался лифт. Жил я на восьмом, последнем этаже, лифт ездил только до седьмого. Эзраху к этому времени перевалило за восемьдесят пять лет, и утруждать его я не имел права, о чем взволнованно сообщил ему по домофону. Ответ был определенным: «Это ничего, откройте, пожалуйста». Уверенный в том, что подъем займет не менее 7—8 минут, я отвлекся по каким-то делам. Ровно через минуту в дверь раздался звонок. «Опять сосед пришел десятку на выпивку занимать», подумалось мне. Каково же было мое изумление, когда в дверях я увидел Иосифа Моисеевича, ровно дышащего, без всякой усталости. Сделка наша состоялась, и до сих пор я горжусь этой работой, неоднократно экспонировавшейся на многочисленных международных выставках.
Иосиф Моисеевич, проживший то ли 92, то ли 93 года, был одним из старейших собирателей, с кем я был долгие годы знаком. Совсем не отличаясь атлетическим телосложением — он был худ, небольшого роста, слегка горбился, с несколько длинными для его роста руками, — но зато легко, как обезьянка, карабкался по диванам и шкафам своей сначала коммунальной, а под конец жизни и отдельной квартиры, чтобы показать интересующую коллегу или посетителя картинку, фарфоровую скульптуру или чашку. Обладая к тому же и плохим зрением, особенно ослабевшим в последние годы его жизни, он должен был очень близко разглядывать предметы, поворачивая к свету, чтобы их различить. К концу жизни он с трудом угадывал телефон, мебель, предметы фарфора, но как-то легко среди них ориентировался. Впрочем, и в первые годы нашего знакомства с ним, где-то в середине семидесятых, у меня сложилось мнение, что дефекты зрения сказывались у него в процессе известного мне периода собирательства.
Начало ему было положено в 1927 году, когда молодой механик ленинградского завода, родившийся в Витебске, отслуживший в Красной Армии и перебравшийся в 1925 году в Ленинград, купил на распродаже — антикварных торгах на Садовой, напротив Апраксина дворца, — четыре саксонских тарелки с королевскими портретами по рублю штука и был крайне удивлен, когда некто купил здесь же чашку за тридцать рублей. Тарелки Эзраха оказались декольными, художник к ним и не прикасался. С тех пор недоверие, склонность ко всяческим «аферам» и жажда приобщения к непонимаемому стали характерной чертой его собирательства.
В тридцатые годы Эзрах работал на военных заводах, связанных с телеграфной связью, получал немалые по тем временам три тысячи рублей, но, скорее всего, слегка занимался ростовщичеством, одалживая деньги под проценты. Это было рискованно, однако давало твердый дополнительный доход. Приобретал Иосиф Моисеевич серебро, стекло, фарфор, особенно любил русские табакерки, но ценил и резной камень Китая. Все это требовало недюжинных знаний, и Эзрах обзавелся справочниками, журналами типа «Среди коллекционеров», «Старые годы», специальными и редкими изданиями по русскому, а позднее европейскому фарфору и фаянсу преимущественно XVIII века, русскому стеклу, скульптуре из фарфора и бисквита. Он был знаком со многими антикварами Питера и Москвы. В тридцатые годы выбор антикварных предметов в обеих столицах был умопомрачительный.
Картин в собрании Эзраха до войны было не более десятка: Айвазовский, братья Маковские, отец и сын Кле- веры — таков был его выбор, типичный арсенал «обстанов- щика». По собственным воспоминаниям Иосифа Моисеевича, он тогда не воспринимал даже Кустодиева. В начале войны Эзрах сдал в магазин антиквариата (бывшая резиденция Фаберже) на двадцать две тысячи рублей свыше двухсот предметов — изделий из серебра, фарфора и стекла. На эти деньги в годы блокады можно было купить в десятки раз больше — здесь сметка не отказала расчетливому коллекционеру.
После войны Эзрах продал всю «русскую часть» прикладного искусства Государственному Русскому музею и стал активно собирать прежде всего фарфор Мейсенской королевской мануфактуры XVIII века, фарфор и фаянс фабрик Франции, Германии, Австрии, Италии, Англии и Дании.
Отбирая вещи для своей коллекции не только на основе знаний, но и внутренним чутьем менялы-ростовщика, на которого он отчасти внешне был похож, Иосиф Моисеевич всегда знал выгоду от новых приобретений, хорошо представлял конъюнктуру рынка, но при этом старался всячески не походить в поведении и манерах на профессионального ловкача. Он был мягок, доброжелателен, любезен, охотно принимал у себя сотрудников музеев и коллег-собирателей, однако источники его доходов были всегда скрыты от посторонних и близких. Как-то вскользь он говорил о какой-то работе за Полярным кругом по добыче драгоценных камней, однако все это было малоправдоподобно. Он нередко платил за свои приобретения значительные суммы, но не потому, что был азартен. Он знал, что продать их можно будет втридорога по одному ему известным каналам.
Живопись Эзрах начал собирать с 1958 года, после ухода на пенсию. Партнером и наставником его в Ленинграде был Г.С. Блох, Шустер-отец, в Москве — легендарный Гордон. Постоянным партнером Иосифа Моисеевича стал затем Соломон Шустер, умело обставлявший старика, вследствие чего Эзраха под свое крыло взял А.Ф. Чудновский, тоже не без пользы для себя. Но Эзраху все его промахи, которые могли бы полностью расстроить нервы не одному собирателю, были не обременительны. Прикладные «вещички» доставались ему легко, и он их пускал в обмен по сильно завышенной цене, тем и «отыгрывался». Стороны были довольны, обмено-обман узаконен, каждый получал свое. Одалживал он деньги тоже не безвозмездно, а потому все «разорительные набеги», фальшаки и недостоверные работы «переваривал» без особого раздражения.
К большой чести Иосифа Моисеевича нужно отметить, что обладал он и даром мецената, «от щедрот» подарив с выставки работы и Эрмитажу, и 10 картин Государственному Русскому музею, а Бородинской панораме передал серию бокалов с портретами героев Отечественной войны 1812 года. Увековечено имя Эзраха как дарителя и в Музее семьи Бенуа в Петергофе. Наиболее ценная «фарфоровая» часть коллекции Эзраха передана в музей Петергофа, который к столетию собирателя выпустил полный каталог собрания фарфора, фаянса, табакерок в 1996 году, включив и часть собрания живописи.
В 1989 году в Центральном выставочном зале Ленинграда состоялась юбилейная выставка собрания И.М. Эзраха. К этому времени работы из его коллекции мне довелось экспонировать в Скандинавии, Великобритании, Италии на выставках Клуба коллекционеров Советского фонда культуры. Живописная часть его собрания охватывала период первого тридцатилетия XX века, от мастеров «Мира искусства» до «левых» М. Ларионова, Н. Гончаровой, А. Карева, А. Шев- I ченко, А. Богомазова. Наибольшее предпочтение он тради- I ционно отдавал ленинградским мастерам — Н. Альтману, В. Лебедеву, П. Львову, Г. Верейскому, А. Остроумовой- Лебедевой и другим. Беспредметная живопись его не интересовала, хотя нередко и стояла «пристенно».
В коллекции Иосифа Моисеевича были интересные и значительные живописные работы, были и, мягко говоря, недостоверные и сомнительные. Пользуясь его слабой осведомленностью в авангардных направлениях, дефектами его зрения, недобросовестные «коллеги» все-таки сумели навязать Эзраху сомнительные работы. Некоторые из них были скуплены моим неудачным учеником Джеймсом Баттервиком, якобы специалистом по русскому искусству. Впрочем, история самозванцев в России — это уже совершенно другая тема.
Валерий ДУДАКОВ
104 стр 132
№104 стр.132
