Царь земной и Царь Небесный

Недавно мне довелось быть хранителем иконы, представленной на фотографии. На первый взгляд, она не такая уж необычная. Выполнена в стилистике ампира начала XIX века. Резной убрус, покрытый левкасом, золочение сусальным золотом по красному полименту, реалистическая масляная живопись академического уровня — все это вполне типично для своего времени. Иконы подобного «строения» встречаются, хотя и не часто.

Но вот сам лик Спасителя сразу притягивает внимание своей неординарностью. Это хороший живописный портрет, в котором атрибуты традиционного иконного образа Спасителя присутствуют формально. Длинные вьющиеся волосы и темная борода лишены всякой детализации, они словно и не принадлежат изображенному лицу: живопись располагается в углублении, что в данном случае является целенаправленным приемом. Внешний контур живописи, порог перехода плоскости в резную поверхность, как раз и создает традиционную форму волос и бороды. Без этого контура они ничем не отличались бы от обычного портретного фона. Волосы существуют как бы отдельно от высокого лба. Открытый подбородок и щеки выдают, что бороды как таковой нет, есть только темная брадоподобная тень чуть ли не в области шеи. Усов тоже практически нет, вместо них — разве что намек — легкая тень над верхней губой.

Такая необычная трактовка образа Спасителя заставляет еще внимательнее присмотреться к нему. Он производит впечатление обычного земного человека. Близко посаженные глаза, своеобразная удлиненная форма носа, готовые вот-вот усмехнуться губы, несколько деланное официально-благостное выражение лица... Приглядевшись, вдруг начинаешь видеть определенные черты Государя Александра! Благословенного, да еще, пожалуй, его бабки, Екатерины Великой, на которую тот был похож. Лик кажется списанным с портрета кисти Дж. Доу, приглашенного Александром для работы над Военной галереей Зимнего дворца (из екатерининских портретов ориентироваться надо, конечно, на вполне реалистический кисти Боровиковского). Может быть, это чисто личное ощущение, но мне показалось, что иконный образ, как и портрет Доу, передает характер и непростой нрав Государя, которого Наполеон, сам великий лицедей, называл «хитрым византийцем».

Изображение земных владык в божественных ипостасях — явление довольно распространенное во все века во многих культурах. Из католической Европы оно проникло и в официозное православие императорской России. В XVIII веке многие наши предки не видели ничего предосудительного в том, чтобы изобразить, скажем, Михаила Архангела с лицом и богатырской фигурой князя Потемкина В Великоустюжском музее хранится известная икона Колмогорова, на которой Богородица изображена с лицом Екатерины Великой, впрочем, несколько идеализированным (и все же сильно проигрывающим Богородичному лику на иконе того же мастера в иконостасе Гледенского монастыря) .

В царствование Александра, а особенно после победы над Наполеоном, в придворных и архипастырских кругах вполне естественно созревали настроения, способствовавшие такому возвеличению государя — уподоблению его Спасителю в иконописной форме. Учитывая важность темы и замысла, можно предположить, что официально уполномоченными исполнителями таких икон могли быть только очень немногие авторы, чье мастерство, тщательность работы и творческая фантазия не вызывали сомнений. Интересно, что даже узлы на углах убруса выполнены так, что по форме напоминают царские венцы. Можно только догадываться о великолепии резной золоченой рамы, в которую наверняка была заключена икона.

И наконец, такая любопытная и загадочная деталь: на иконе, в общем довольно хорошо сохранившейся, стесан нимб. Очень избирательное вмешательство, ведь ничего больше вокруг не пострадало! Судя по всему, нимб срублен давно, хотя и не ясно, когда именно. Очевидно, что это было сделано отнюдь не с утилитарной целью: узкий невысокий нимб не мешал, например, укреплению на иконе серебряного венца. Даже если бы подобная диковатая идея «украшения» ампирной иконы и пришла кому-то в голову, то остались бы следы крепления этого позднего убранства.

Значит, «утилитарная» версия исчезновения нимба не находит подтверждения.

Между тем именно на нимбе должны были располагаться линии креста и греческие буквы имени «Сущий», эпитета Христа. Без этих символов и аббревиатур «ИС» «ХС» икона не считается таковой. Во времена строгого благочестия вновь написанную икону сначала освящали и только потом дописывали буквы, приводя все в соответствие. Строго говоря, уничтожение нимба вместе с символами можно считать своеобразным актом десакрализации, превращения священного предмета в обыкновенный портрет, хоть и Государя.

Может быть, этот акт низвержения «ложной святыни» совершен сторонником подлинного благочестия, даже старовером? Конечно, в процессе бытования икона могла оказаться в какой угодно среде, но вряд ли строго верующий человек поступил бы подобным образом с освященной иконой. Староверы же вовсе не брали в руки «никонианских» икон. Если трудно вообразить себе, что совершенное над иконой могло иметь религиозную подоплеку в царское время, то еще труднее представить подобное религиозно мотивированное деяние в советский период. Итак, сомнительной кажется и религиозная версия.

Нельзя не рассмотреть и версию политическую. Может быть, нимб срезал человек, оппозиционно настроенный к Александру? Из числа заговорщиков, будущих декабристов? Но им, носителям либеральных идей, не было дела ни до икон, ни до веры вообще. Да и логично предположить, что, попади икона в руки недобро настроенного к царю человека, ему было бы куда проще сжечь ее, чем, срезав нимб, оставить опасные свидетельства своей явной неблагонадежности.

Где же искать разгадку стесанного нимба? Уж не в морально ли этической плоскости? Известно, что Александр I прошел мучительный путь духовного исправления. Он малодушно участвовал в заговоре против собственного отца, начал царствовать западником, почти либералом, далеким от национальной почвы и православной религии. Но испытав огромное потрясение от нашествия Наполеона и падения Москвы, искренне обратился к Господу и кончил тем, что в народном мнении заслужил славу благочестивого царя, сокрывшегося в старцы ради искупления своих и народных грехов. Да, Александр молодой и Александр зрелый — это два совершенно разных человека. Лик на иконе говорит нам о характере Александра-властителя, для которого скрывать свои мысли и «держать лицо» было, как бы сказали теперь, частью профессии. Внутренние переживания Государя до известного времени были ведомы только очень узкому кругу лиц. И поэтому далеко не все могли понять, что неуклюжая попытка (в духе верноподданнических нравов XVIII века) польстить Государю, изобразив его в образе Спасителя, у самого Александра или у человека, понимавшего его и разделявшего его духовную эволюцию, неизбежно должна была вызвать чувство неловкости и стремление исправить греховно-суетную ошибку. Логично предположить, что тот, кто десакрализировал сомнительный, с точки зрения веры, образ Христа, не был ни религиозным, ни политическим оппозиционером и уж никак не боялся наказания за свое деяние. В силу своего высокого положения он не мог не принять, очевидно, поднесенную в дар икону, но по своим убеждениям не хотел оставить ее в прежнем виде. Однако и поручить исполнение замысла профессиональному мастеру (чтобы работа была сделана качественно) не решился — слишком деликатным и интимным было это дело.

Все сказанное — всего лишь версия, которая кому-то будет близка, кому-то интересна, а кому-то покажется недостаточно обоснованной. Кто был владельцем образа и кто его «исправил» — вопрос во многом личного убеждения и интуиции исследователя. Но одно неоспоримо: икона, помимо того, что являет собой образец высококачественного художественного исполнения, побуждает нас поразмышлять о нашей истории, предстает уникальным памятником русской жизни и духовных процессов в русском обществе начала XIX века.

Андрей АФАНАСЬЕВ

Иллюстрации предоставлены автором.

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 48 (июнь 2007), стр.40