г. Москва, ул. Большая Никитская, д. 37 стр. 1
Возвращать долги —занятие достойное, даже если срок давно прошёл. Долг моральный, а не материальный, мы, не слишком внимательные потомки (не родственники, а художественная общественность), готовы отдавать Евгению Евгеньевичу Лансере весь нынешний и следующий годы. Ибо в сентябре 2005 исполнилось 130 лет со дня рождения, а в сентябре 2006 года — 60 лет со дня смерти этого замечательного художника. К сожалению, серьезного исследования его творчества за последние полвека так и не появилось.
Каждый человек волею обстоятельств «играет» в жизни многие роли. Он — чей-то ребенок, а потом и родитель, ученик, а иногда и учитель, пешеход и пассажир, пациент или врач, военный или штатский, творец или исполнитель. Многое из выше перечисленного относится и к Е.Е.Лансере. Он сын известного скульптора Евгения Александровича Лансере (1848 — 1886), отец художника Евгения Евгеньевича Лансере (1907 — 1988). Человек сугубо мирной профессии (живописец, график, монументалист), он по собственному желанию оказался на театре военных действий Первой мировой войны в 1915 году. Учащийся Рисовальной школы петербургского Общества поощрения художников, в начале 1920-х годов стал одним из основателей Тбилисской академии художеств, где много лет профессорствовал. В 1930-е годы начал преподавать в ленинградском и московском вузах...
Став в конце 1890-х годов членом художественного объединения «Мир искусства», Лансере позже будет одним из ведущих его мастеров. Прожив 14 лет (1920 — 1934) в Тбилиси, окажется поначалу у истоков возникновения грузинской школы живописцев, затем вольется в ряды «советских художников-монументалистов», получит вполне заслуженные звания и награды. При этом останется человеком очень скромным и деликатным. Впрочем, последние качества вообще отличали многих членов его семьи.
Сегодня семьи, как правило, малодетны, поэтому представить себе огромный клан Бенуа-Лансере-Серебряковых довольно трудно. У его деда, архитектора Николая Леонтьевича Бенуа (1813 — 1898) и его жены Камиллы Альбертовны (1828/30 — 1891), дочери известного зодчего Альберта Кавос (1801 — 1863), было восемь детей. Трое из них, Альберт (1852 — 1936), Леонтий (1856 — 1928) и Александр (1870 — 1960) связали свою жизнь с искусством: первый стал известным акварелистом, второй — архитектором, третий — художником и историком искусства. Их старшая сестра Екатерина (1850—1933) тоже была художницей (брала уроки у П.П. Чистякова), так что понятно, почему трое из её шестерых детей заняли заметное место в русской и советской культуре. Самая младшая её и скульптора Лансере дочь – Зинаида Серебрякова – признанная художница XX века. Их младший сын, погибший в сталинском ГУЛАГе — ленинградский архитектор Николай Лансере. Старшему же сыну этой четы — художнику Евгению Евгеньевичу Лансере 875 — 1946) посвящена эта публикация.
На рисунке 23-летнего Александра Бенуа — его племянник 18-летний Женя Лансере, романтический, честолюбивый юноша, учащийся Рисовальной школы Общества поощрения художников. Он уже начал дневник, который будет вести всю жизнь, и 10 февраля 1893 запишет: «Я хочу быть художником, и великим, величайшим художником!....» Он очень юн, чист, неискушен, иначе бы не появилась такие строки: «Только что мне явилась мысль: отчего весну, славу, победу, живопись и, вообще, все аллегории представляют в виде женщин? По-моему, весна в 1000000000000 раз лучше всякой женщины». В детстве и юности время течёт медленно, давая возможность глубоко пережить каждую минуту. Подробные записи в дневнике позволяют узнать о его привязанностях, системе обучения, семейных отношениях и воспитании будущего художника.
В художественной среде, где он рос, бытовало мнение, что только учёба в Париже способствует становлению молодого живописца. Этот город стал Меккой для выходцев из России. Там оттачивали своё мастерство В.Э.Борисов-Мусатов и П.П.Кончаловский, Е.С.Кругликова и Л.Бакст, М.А.Волошин и Л.П.Остроумова-Лебедева, К.А.Сомов и Л.1 l.Benya, туда (несколько позднее) отправится — на велосипеде — и К.С.Петров-Водкин. Почти четырёхлегнее (1895—1898) пребывание в парижских мастерских Жюлиана и Калоросси позволило Лансере поверить в своё призвание, многому научиться и принять участие в Первой выставке только что заявившего о себе художественного объединения «Мир искусства», которому суждена была короткая, по яркая судьба.
Всю жизнь Лансере сомневался в своих силах: «< В> эту зиму < 1896— 1897> я гораздо больше люблю живопись, гораздо больше ею живу и гораздо меньше горюю о доме, томлюсь, скучаю. У меня теперь гораздо яснее, сильнее стоит перед глазами желание добиться, научиться, стать живописцем. Я не особенно верю в себя, почти что не считаю себя талантливым (по крайней мере, не настолько, как раньше)». Ежедневное рисование, изучение шедевров Лувра, Люксембургского дворца, пешее путешествие по замкам Луары — всё это лепило из старательного ученика творческую индивидуальность. Приглашение С.Г.Дягилева прислать на выставку «Мир искусства» графические иллюстрации к «Легендам о старинных замках Бретани» окрылило юношу. 15 окт<ября 1897> он пишет: «<...> Вот уже целая неделя, как я только и исключительно сижу над иллюстрациями, и еще ни одна не готова, даже еще ни одна не скомпонована окончательно. <...> Наконец-то, хоть вид-mo имею быть занятым и работаю из-за нужды, а не как дилетант, чего мне так стыдно. И вот, несмотря на все это, что-то не вытанцовывается. Первым делом, все ужасно сладко; потом глупо, безобразно, дико; уж <о> технике не говорю, воображаю, что это будет. Будет, действительно, грустно, если ничего не выйдет. Как мне <будет> стыдно мамочки, Коли, всего Петербурга: большой балбес, ничего не может сделать!»
Успех воодушевил молодого художника, и хотя он втайне мечтал о стезе живописца, в этой работе он заявил о себе как об умелом графике.
То время требовало от художника его круга «синтетического» мастерства. Вот почему так по душе пришелся ему проект князя Сергея Щербатова и Владимира фон Мекка, названный «Современное искусство». Зимой 1902 - 1903 годов в Петербурге готовилась постоянная выставка живописи и декоративно прикладного искусства. Она разместилась в современных интерьерах, которые были спроектированы и оформлены самими художниками. А.Бенуа и Е.Лансере занялись проектом столовой, Бакст — будуара, Головин создал комнату по мотивам русского терема, Грабарь — главный вход с лестницей и голландские печи, Щербатов и Мекк декорировали «свою» комнату мотивами павлиньего пера. Художниками двигало желание создавать не разрозненные произведения искусства, а некие «идеальные» интерьеры, где мебель, картины, декоративные панно, шторы, дверные ручки, оконные шпингалеты и всё необходимое в доме, составляли бы ансамбль. Большая квартира, расположенная на Морской ул., 33, в Петербурге, явилась местом претворения в жизнь проекта экспозиции «Современное искусство».
Со свойственным ему упорством за 3,5 месяца Лансере создал эскизы для печатки и афиши «Современного искусства», подготовлял проект и чертежи панели для столовой, составлял тон столовой, рисовал эскизы щеколды и ручки двери, мебели. Именно он рисовал и лепил изображение для медной накладки на двери. Помимо работы над «своей» комнатой — он создал трафарет для гирлянд столовой и трафарет для линолеума, «выручал» Грабаря, выполнив эскиз орнамента для зеркала на камине, красил комнату Головина, «патинировал» фриз Щербатова. И в это же время он делал обложки для журналов «Мир искусства», «Художественные сокровища России», рисовал экслибрисы, иллюстрации и многое другое.
Собственно, выполнение всех творческих заданий той норы и превратило Лансере из «юноши не без способностей» в профессионального художника-графика, освоившего все способы работы с бумагой. Тогда же у знатоков и любителей старины появилась потребность запечатлеть эту самую старину, чтобы, если не сохранить ее, то запомнить. Не случайным было появление таких изданий, как «Дворцы и усадьбы», «Царская охота», «Царское Село в царствование императрицы Елизаветы Петровны» и т.д. И всюду нужны были художники-графики. Впрочем, об этом периоде Лансере вспомнит позднее без должного пиетета. Из дневника 1928 года: «Л время 1904— 1910 поразительно бесцветно и бесплодно: ничего отчетливо не помню; обложки, виньетки; и все для других, это, правда, фатальная моя черта». Такое преуменьшение того, что сделано, будет свойственно художнику всю жизнь. Ведь именно в то время появились его знаменитые станковые произведения: «Никольский рынок в Петербурге» (1901, ГТГ), «Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе» (1905, ГТГ), «Ботик Петра I» (1906, ГТГ). Блестящее знание изображаемой эпохи, виртуозность линейного решения, умение точно нарисовать памятники архитектуры — всё это открыло новое имя в русском искусстве: Евгений Лансере.
Живописные произведения будут перемежаться с книжными иллюстрациями: Лансере начнет работать над «Хаджи-Муратом» Л.Н.Толстого, и связь с этим произведением можно будет проследить в течение всей его жизни. «Хаджи-Мурат». Эта повесть, как и «Казаки» Л.Н.Толстого, соединились в душе художника с интересом к Кавказу, который он впервые увидел в 1904 году, совершая свадебное путешествие по Военно-Грузинской дороге. Вторично он оказался там в 1912 году, когда искал натурный материал для книги «Хаджи-Мурат», заказанной ему издательской фирмой «Голике и Вильбор»... Эту повесть он будет иллюстрировать всю жизнь, выполняя работы в цвете и пером.
Яркая творческая жизнь, участие в выставках, поездка в И талию, работа в 1912—1915 годах на Петергофской гранильной фабрике, командировки на Урал... В 1912 году Евгений Евгеньевич стал (по представлению В.В.Матэ и И.Е.Репина) академиком живописи, а в 1915-м — действительным членом Петербургской Академии Художеств.
Но любимая тема (Хаджи-Мурат) «не отпускала». Поэтому Лансере с энтузиазмом принял командировку на турецко-кавказский фронт (декабрь 1914 — март 1915). «Я работаю довольно усердно, принят чрезвычайно сердечно и предупредительно, лучшего желать нельзя. Но меня беспокоит, что я, собственно, мало «переживаю». Признаться, мне ужасно хочется каких-нибудь приключений. Хочется, попросту, попасть «на минутку» под огонь. Дй и для своего альбома, о котором я все больше думаю, — нужно бы повидать, кроме «будней» войны, еще и «события». Мне уже начинает казаться, что для альбома мало того, что раньше мне казалось достаточным типы, виды и так называемые «ужасы войны»: пожарища, трупы, тяготы войны. Хотя, конечно, я по-прежнему далек от «батальных картин». (23 января 1915). Автору в это время — почти 40 лет, но какой юношеский романтизм звучит в желании пережить «какие-нибудь приключения»!
Вопрос о том, почему сегодня имя Евгения Лансере не на слуху, требует распространенного ответа. Отделив знатоков и любителей искусства от иных, вполне достойных посетителей музеев и выставок, оставив в стороне сетования на преобладание в жизни массовой культуры или на невзыскательность художественного вкуса «широких зрительских масс», задумаемся о том, что наиболее запоминается «среднему» зрителю, что приобретается в подарок шефу или юбиляру? Конечно, живопись! «Солидная» картина, написанная масляными красками, в глазах обывателя — более значима, нежели графика. Казалось бы, графика, легкая, прелестная и изысканная, так много дающая уму и сердцу, должна иметь толпы почитателей и любителей этого вида искусства. Но ничего подобного не происходит. А Лансере прежде всего — график. Даже самое известное, хрестоматийное его произведение — «Императрица Елизавета Петровна в Царском Селе». (1905. Б., гуашь. Г! Т) — тоже графика.
Кроме того, он был и интереснейшим монументалистом. Но культура стенных росписей, возможность их сохранения в нашей стране за последние 80 лет почти утрачены (яркий пример тому 
— гибель огромного плафона Лансере в ресторане гостиницы «Москва», уничтоженного вместе с гостиницей). В пору его энергичной творческой молодости, сколько росписей им было задумано и осуществлено! Только перечень работ за 1906 — 1917 годы впечатляющ: 1.
Казалось бы, новый строй, новая эстетика, да и просто бедность молодого советского государства должны были отодвинуть в сторону мечты о декоративно расписанных дворцах. Но нет. Советской власти нужны были новые агитпункты, клубы, дома и дворцы рабочих — монументальная живопись обрела второе дыхание. Живя с 1920 года в Тбилиси, Лансере в 1921 расписал агитпункт Тбилисского вокзала: «Человек покоряет природу» и «Рабочий — владыка мира». Позднее и оба панно, и сам агитпункт будут уничтожены.
Но 1920-е годы для Лансере (и всего монументального искусства в стране) были только началом пути. Чем сложнее был быт, чем явственнее надвигался голод, тем, как ни странно, шире становился размах монументального строительства.
Страна «победившего социализма» должна была во всем быть первой, отсюда — гигантомания, невиданный размах творческих фантазий. Все измерялось вселенскими масштабами: если собственная страна — то 1/6 земного шара; если центральная площадь города (Харьков) — то самая большая в Европе; если драматический театр (Ростов-на-Дону), то в плане — трактор, а Театр Красной Армии (Москва) — в плане представляет собой пятиконечную звезду. Метро наше должно было стать самым красивым в мире, а Дворец Советов — самым высоким. Но каким потом и кровью создавалось все это! При этом — постоянный диктат «проверяющих» и «указующих». Сколько нелепого и ненужного сопровождало работу художника в Харькове, где он создал 2 декоративных панно — «Крым» и «Кавказ» па стенах фойе Дворца рабочего (архитектор А. Дмитриев). Об отношении к этим панно он пишет: <9 ноября 1931, Харьков> «Опять разговоры о неподходящем сюжете, приправленные философией об искусстве, от которой меня тошнит: «искусство служит политике». И здесь и сейчас «нужны непременно чайные плантации и хлопковые поля»... Что за идиотизм. Куда убежать от этого, обступающего со всех сторон хама, нахватавшегося каким-то вздором».
Для людей искусства, ставших известными мастерами культуры до 1917 года, привыкших пополнять свой этический и эстетический багаж путешествиями в другие страны, невозможность попасть «за границу» была мучительной. После 1917 года «дверь» за границу для Лансере открылась дважды: это поездки в Турцию, Анкару (тогда этот город назывался Ангорой) — в 1922-м и в Париж — в 1927 году. Первая отразилась в чудесных рисунках, подцвеченных акварелью, которые вместе с текстом автора составили отдельную книжку «Лето в Ангоре». Поездка в Париж — это не только встречи с родными и друзьями, посещение и участие в выставках, но и выполнение «задания» руководства Тбилисской Академии художеств — закупка офортного станка, изучение техники офорта под руководством опытного мастера, покупка бумаги, кистей, красок — всего, что необходимо для работы. Дневниковые записи с перечислением того, что было куплено жене, детям, себе, коллегам, напоминают сегодняшнему читателю об унижающем человеческое достоинство «дефиците» всего и вся. Небольшие наброски в дневнике и дорожных альбомах, несколько крупных, по-настоящему интересных произведений, а главное, соотнесение своего творчества с работами тех, кого он знал с юности, — итог этой поездки.
14 лет (1920—1934), которые художник прожил с семьей в Тифлисе, — время не только творческих исканий, но и погружения в мир и дух Закавказья. Он эту землю и её людей по-настоящему любит: «У станции Нарзан — чеченцы. Какие стройные фигуры, посадка на конях! Насколько казаки, русские мужики». Он внимательно вглядывается в новые для него национальные типы людей,
подмечает их облик: «Имеретины невысоки, коренастее, лица шире и круглее, грубее, чаще блондины и рыжеватые; мингрельцы выше ростом, длинные лица и носы, курчавые, все черные, благороднее, красивее; гурийцы - ниже ростом, особенно женщины («мелки, как и скотина»), но лица красивы и правильны».
В 1920-е годы нечастые поездки в Москву и Ленинград давали повод для сравнений: «Тифлис поразил после Питера не только миниатюрностью, но еще и малолюдством и в особенности страшной темнотою улиц. Но лица куда благообразнее. Все же грузины красивая раса, не говоря уже, что вообще женские лица здесь красивее. И потом, сколько света и тени! Опять любуюсь характерными фигурами — в бурках, башлыках, в высоких тонких сапогах. А горы! А виды у моста!» Позднее, переехав в Москву, наслаждаясь комфортом отдельной квартиры, он нет-нет да и вспоминал Грузию.
Трудно найти художника, который оставил бы столь обширное творческое наследие, связанное с Кавказом. Сванетию и Осетию, Дагестан и Армению, Абхазию и Аджарию не единожды он объехал и «взял на карандаш». Для художника были очень интересными поездки в Армению в 1924 году и более длительная — в 1926-м. Виды Татева, Кафана, Гориса, Хндзореска не оставили его равнодушным. Эта земля поразила художника своей красотой и необычностью, своей сдержанной суровой экзотикой. На основании путевых зарисовок появился цикл «Зангезур», который Лансере показал на выставке с таким же названием. В 1926 году она открылась в музее Еревана, через год демонстрировалась в Тифлисе, а еще через год — в Баку.
Его переезд в Москву в 1934 году имел несколько предпосылок. Это и оформление станций метрополитена, и предложенная педагогическая деятельность в Москве и Ленинграде а, возможно, этому способствовал овеществленный дух Казанского вокзала, над декоративными панно которого мастер начал работать еще в 1915 году.
Идея построить в Москве Казанский (Рязанский) вокзал «висела» в воздухе еще в начале XX века. Грандиозное строительство, начавшееся в 1911 году, было закончено в 1926-м (руководитель — архитектор А.В.Щусев). Столь популярный в ту пору неорусский стиль позволил соединить постройки, возникшие в разное время, в единое целое. Легко опознаваемые архитектурные мотивы Ярославля, Ростова Великого, Нижнего Новгорода, Астрахани, Рязани стали образными прототипами строительства. Силуэт часовой башни вокзала ассоциируется со знаменитой башней Сююнбеки в Казанском Кремле. А ещё вспоминается и часовая башня на площади Сан Марко в Венеции.
Синтез искусств требовал соответствующего декоративного оформления интерьеров вокзала. В начале работы, в 1911 году, архитектор А.В.Щусев предложил А.Н.Бенуа руководство по созданию росписей интерьеров. К созданию плафонов Бенуа привлек близких ему по творчеству художников: Е.Е.Лансере, Б.М.Кустодиева, М.В.Добужинского, Н.К.Рериха, З.Е.Серебрякову. Лансере предстояло расписать плафон ресторана. Работы прервала Первая мировая война. Сохранившиеся эскизы художников хранятся в Третьяковской галерее, Русском музее и других собраниях. К концу 1920-х годов, когда вновь возникла идея обратиться к этим проектам, Б.М. Кустодиев уже скончался, а остальные мастера, кртме Лансере, жили за границей. Росписи плафона ресторана и создание декоративных панно входного зала длились несколько лет. Для работы художник поначалу приезжал в Москву из Тифлиса, а с августа 1934 года уже постоянно жил в Москве.
Приступив к этой работе в советское время, Лансере полностью изменил тему композиции. В соответствии с эстетикой властей предержащих, которые должны были принимать законченную работу, сюжеты теперь полностью были в духе времени. Центр занимал плафон с темой праздничного гулянья «братских народов Советского Союза», а с двух сторон от него размещались картины, символически олицетворяющие Украину, Крым, Север, Поволжье, Казахстан, Сибирь и Узбекистан.
Следующей многотрудной работой (1935—1937) был парадный плафон ресторана гостиницы «Москва» (1930—1935, архитекторы Л.И.Савельев, О.А. Стопран,
А.В. Щусев). Никогда еще Лансере не приходилось работать над плафоном такого размера (длина зала — 50 м, высота — 12 м). Художнику предстояло расписать центральную часть зала площадью в 128 квадратных метров. Тема — праздничный салют и иллюминация столицы. В последнее десятилетие XX века тематику плафона Лансере, равно как и росписи Казанского вокзала, специалисты классифицируют как мифотворчество советской эпохи, к которому относят и кинокомедии Г. Александрова, музыку И. Дунаевского. Впрочем, эти обобщения будут сделаны через полвека после создания самих произведений. А пока перед художником стояли конкретные творческие задачи: передать в плафоне форму, объем, пропорции, глубину.
Размышления об этой работе, сравнение с классикой монументальной живописи приводя т Лансере к неутешительным выводам. Он постоянно нелицеприятно думает о своих эскизах. 8 октября 1937 он записывает: «Я очень недоволен, как идет моя работа — заканчивание плафона; но зато самим процессом писания, т.е. найденною манерою класть мазки — доволен; (здесь перовой набросок: система штриховки) не квадратный мазок, а штриховка по форме, с последующим размывом чистой кистью.
Эта система пока возможна в большом масштабе; но нужно попробовать и в мелком...».
Помимо этого многолетнего труда его жизнь была насыщена и другими занятиями: в течение нескольких лет он ежемесячно ездил в Ленинград, где преподавал в Академии художеств, в Москве работал над эскизами майолик для Московского метрополитена (1935), эскизами панно для Академии имени Фрунзе, рисовал панно для библиотеки имени Ленина (1935—1940), эскизы росписей Северного речного вокзала, Театра имени Моссовета, эскизы композиций для Дворца Советов, эскиз росписи потолка для зрительного зала Большого театра, который был признан лучшим среди представленных на конкурс, проводил консультации художников на Сельскохозяйственной выставке....
В годы Великой Отечественной войны Лансере создаёт серию темпер «Трофеи русского оружия». В 1938— 1942 и 1945—1946 годах Евгений Евгеньевич вновь обращается к эскизам росписи главного вестибюля Казанского вокзала, намереваясь логически завершить многолетний труд. К этому следует добавить многочасовые заседания в бесконечных комиссиях, что обеспечивало существование бюрократизма.
Евгений Евгеньевич никогда не позиционировал себя как ученого-теоретика, но много размышлял о современном и классическом искусстве, о технике стенной и станковой живописи. Его художественные пристрастия сложились ещё в молодости, но, расширяя круг художественных симпатий, он оставался на позициях «Мира искусства» до конца своих дней. Не принимал искусства авангарда (как его никогда не принимала и его сестра Зинаида Серебрякова). Ему были чужды методы преподавания во Вхутемасе-Вхутеине, а если кто-нибудь из современных мастеров ему не нравился — то это уже на всю жизнь. Исключением, пожалуй, было отношение к К.С.Петрову-Водкину, чья индивидуалы юсть, вое и тание, взгляды на искусство были чужды Лансере. Но это не помешало ему зачитываться книгами Кузьмы Сергеевича или любоваться его натюрмортами...
Как правило, рассказывая о творческой личности, больше всего говорят о работе. Но помимо серьёзной. и вдумчивой многообразной работы была сама жизнь, протекаю
щая в очень непростое время. Доносы, аресты, увольнение со службы, выселение из коммунальных квартир, зависть к тем, кто, как Лансере, имел квартиры отдельные, — всё эго было фоном жизни и творчества. Страшной трагедией для Евгения Евгеньевича стали неоднократные аресты брата Николая, талантливого ленинградского архитектора, его ссылка и смерть в тюрьме в 1942 году.
За успехами в работе, выставками, наградами не потерялся ли для потомков живой человек — Евгений Евгеньевич Лансере? Очень сдержанный, возможно даже чуть суховатый, он был откровенно дружелюбен почти со всеми, с кем встречается впервые. Был бесконечно предан своим родным — маме, Екатерине Николаевне, брату Коле, сестрам Софе, Зике и ее дочери Тате. Он часто сравнивал свою манеру письма (как он считал, мелкую, суховатую) с широким письмом младшей сестры и очень ценил его.
Особая тема — преданность жене Ольге Константиновне. Ей, происходившей из состоятельной, с глубокими дворянскими корнями семьи Арцыбушевых, было очень непросто вжиться в советский быт. Её душевное смятение иногда оборачивалось тяжелыми приступами меланхолии; можно только дивиться терпению и деликатности Евгения Евгеньевича, всегда находившегося рядом с ней.
В ранней юности он, эмоциональный молодой человек, утверждал: «Я восторгаюсь на прошлое и негодую на настоящее». Своей жизнью он опроверг юношеский максимализм. Евгений Евгеньевич Лансере пережил все драмы и утраты, которые несла действительность, и невероятно много работал. Он иллюстрировал книги, оформлял спектакли, много путешествовал и оставил великолепные путевые листы. Он был художником в нескольких фильмах, созданных в Закавказье, а в начале 1920-х годов по его эскизам исполнялись деньги и гербы этих республик.
Расписал немереные метры стен и плафонов особняков, вокзалов, рабочих дворцов, гостиниц, библиотек, Московского метрополитена. Он пережил первый год Великой Отечественной войны под Москвой, на даче в Песках, живя слухами и надеждами. Испытывал ужас бомбёжек и тягость голода и, как многие, сделал для себя трагический вывод, что «бомбежка легче голода». При этом вместе с сыном Евгением закончил эскизы декораций к опере С. Прокофьсва «Обручение в монастыре» для Музыкального театра имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко и, получив от театра предложение создать декорации и костюмы к пьесе «Суворов», приступил к обдумыванию темы. Продолжал работать над эскизами для Дворца Советов, делал наброски в самодельные альбомчики.
Он прожил 71 год — много больше, чем его отец, больше, чем сестра Катя, которая умерла в 1921 году, но меньше, чем сестры Соня, Маша и Зина, меньше, чем всегда чтимый Шура (самый младший из его дядюшек — Александр Бенуа). Человеческое «Я» характеризуется нс длиной прожитой жизни, а её «качеством». Лансере навсегда сохранил свое человеческое достоинство, не участвуя в «акциях протеста», не подписывая «разгромных» писем против коллег. Он постоянно помогал близким и далёким родственникам. Заботливо опекал учеников. Немногословный и строгий в оценках, он был настоящим и нтелли гейтом.
Хочется надеяться, что готовящаяся публикация его дневников и академическая ретроспективная выставка позволят лучше узнать, понять и ещё больше полюбить этого достойного и неповторимого Мастера!
Валентина БЯЛИК
Иллюстрации предоставлены автором.
Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 32 (ноябрь 2005), стр.10
Новый год 
