Царское моление Ангелу Грозному

«Небесного царя воевода и предстатель Престолу Божию и творитель воли Господни и совершитель заповедей Его, не лишишися славы велелепныя и прославишися, скоро пленяеши и не замедлиши николи же. Всюду готов стоиши, и храбруеши, и зла не убоишься, ни стара отриеши ни млада отступиши...

... Царю Небесному, Богу нашему угождаеши, славы не отпадаеши, и заповеди Его не преступаеши, и волю Его твориши, и в любви пребываеши. Ангела тя свята хвалим, поем и превозносим его во веки.

... Святый Ангеле, грозный воевода, Моли Бога о нас».

Царственное служение, грозное прозвание, ангельское обличье, милосердный, светлый лик... Более десятка пронзающих небеса эпитетов Архангела Михаила в одной лишь фразе! Очевидно, что в царском сердце слагались не только слова моления, но сам образ, икона «воина Царя царствующим». Текст Канона Ангелу Грозному, написанного царем Иоанном Васильевичем, появится на иконах Позднего Средневековья в качестве одного из основных источников новой иконографической темы в древнерусской иконописи и фактически в качестве ее наименования. Иконография святого Архангела Михаила в образе апокалипсического всадника на летящем огненнокрылом коне, повергающего с небес возгордившегося Денницу, не встречается в памятниках церковного искусства до эпохи правления Ивана Грозного. Она получит распространение в широчайшем территориальном диапазоне, став для различных регионов от Поморья до Западной Сибири устойчивой художественной формулой в XVII—XIX веках. В частности, это будет один из самых распространенных сюжетов уралосибирской иконописи XVIII—XIX столетий. В сузунских иконах рубежа XIX—XX веков, созданных в одном из старейших центров Новосибирской области, — это образ, который, можно сказать, определяет лицо местного иконописного промысла.

В собрании Новосибирского государственного художественного музея (НГХМ) находится более двух десятков икон Архангела Михаила.

Из группы памятников старообрядческого письма выделяется уральская икона первой половины XIX века «Образ св. Архистратига Михаила Архангела с избранными святыми на полях». Трубящий Ангел с золотыми крыльями на красном коне низвергает в бездну падшего ангела. В руках у него золотые кадило, орудия страстей и Евангелие. Каждому из священных образов соответствуют следующие надписи:

«От кадила изыде благоухание повселеней» (рядом с кадилом);

«Завет Новой благодати» (рядом с Евангелием);

«От трубы изыде глас повселеней» (рядом с трубой).

Над нимбом Архангела Михаила по внутреннему краю дуги крупно вписаны буквы (каждая под титлом и отделена точками от другой) - «Т'А-С-Д-И-С'ОП», заключая в себе таким образом текст из Послания к евреям: «Творяй Ангелы Своя духи и слуги Своя огнь палящь» (Евр. 1:7), объясняющий в том числе сотворение и служебное значение ангелов.

На нижнем поле иконы написано: «Море воскипевшу врагу оскудевшу оружие в конец и грады разрушил еси погибе память его с шумом». В верхнем углу иконы изображен Христос Эммануил за престолом, стоящим на облаках. На полях иконы представлены Ангел Хранитель, преподобный Паисий Великий, святой Филимон и преподобный Нифонт.

Культура живописи, графика письма, приемы золочения свидетельствуют о том, что икона создана в старообрядческой среде. Она написана по золоту. Налицо характерное для старообрядцев качество золочения и полировки золота, наносимого на полимент, который виден в местах утрат. Типична для старообрядческих иконописцев горнозаводской зоны Урала моделировка лика белилами по красному фону и манера написания двойной красносиней опуши по краю иконы. Присущие этим мастерам ювелирно отточенные традиции живописной отделки сообщают небольшой иконе значительность и драгоценность.

Другая большая группа икон Архангела Михаила рубежа XIX—XX веков связана своим происхождением с районным центром Сузуном Новосибирской области. При явных признаках стилистического единства, позволяющих говорить о «сузунском письме» или «сузунской традиции», виден почерк нескольких мастеров, определявших лицо этого иконописного направления. Все иконы объединены общими композиционными и колористическими приемами. Красочные контрасты основных (красного, синего и желтого) и дополнительных (красного и зеленого) цветов усиливаются темными фонами. В основном используются локальные цвета с графической проработкой условного объема. В написании ликов отсутствует вохрение, но используется обратный прием. Вначале белилами с охрой светлой пишется основа лика, затем поверх нее наносится теневой абрис рыжеватой краской типа сиены жженой по контуру лика, на шее, вокруг глаз. Черным контуром очерчены линии бровей, носа, губ, верхнего века, зрачок. Белильными штрихами отчеркнуты веко, нос, губы, точка блика на зрачке. На иссиня-черном фоне призрачно проступают крылья, нимб и другие атрибуты небесного всадника, написанные тончайшими белыми линиями. Беглые, уверенные движения кисти говорят о наличии наработанных приемов и единых образцов в сложившейся местной традиции. Помимо надписания иконы «Святый Архангел Михаил», все прочие текстовые комментарии в сузунских памятниках отсутствуют. Созданные порой с неподдельным простосердечием, эти иконы лишь в некой опосредованной, обобщенной форме — как «список списка» — сохраняют в себе память о почитаемом образе.

Заметно отличается от этого сттыя художественное качество сузунской иконы Архангела Михаила из церкви св. Николая в селе Ново-Ауговое. Яркие, насыщенные цвета гармонично соединяются с золотым фоном; стройно спропорционированы фигуры. Линия рисунка у этого иконописца живая, более динамичная по ритму, то образующая сгустки теней, то гаснущая, нитевидная.

«Чисто сузунский» красно-оранжевый цвет, пламенеющий на иконе из Ново-Лугового, по-видимому, пытается воспроизвести древнюю киноварь имеющимися в наличии пигментами. Такого интенсивного, глубокого, горячего красного во всех иных подобных сузунских иконах мы не встречаем: вместо него — поверхностный, глухой краснооранжевый.

Этот стиль письма, который мы видим в иконах Богоматери Знамение и святителя Николая из коллекции НГХМ и других памятниках, характерен для ведущего мастера иконописания в Сузуне. По-видимому, иконография Архангела Михаила именно в его редакции станет образцом для сузунских иконописцев.

Сузун относился к районам, непосредственно связанным со старообрядческими традициями. Изучение динамики численности старообрядцев в конце XIX — начале XX века свидетельствует о распространении старообрядчества преимущественно в наиболее развитых в сельскохозяйственном отношении южных уездах Томской губернии, и> прежде всего, в Барнаульском, в состав которого и входила Сузунская волость. Именно здесь были сосредоточены и сами старообрядцы, и наиболее значимые культовые сооружения — молельни и церкви.

Проведенный нами источниковедческий и художественно-стилистический анализ образцов иконографии Архангела Михаила, связанных своим происхождением с районами Русского Севера, Поволжья, Урала и Западной Сибири, а также резных деревянных икон позволяет сделать вывод о том, что распространение этого сюжета связано со старообрядческой средой и с теми центрами, где приверженцы старой веры оказывали значительное влияние на духовные традиции и культуру местного населения.

Позднее Средневековье ознаменовано появлением в русской иконописи новых сюжетов, в которых авторитет Священного Писания подчеркнут особо значимо. Наряду с новыми иконографическими решениями в изобразительное пространство икон вводятся объемные блоки текстов.

Текстологический анализ надписей, встречающихся на иконах св. Архангела Михаила, позволил установить источник их происхождения, уточнить смысловые особенности содержания образа, а также определить время его появления и ареал бытования, то есть «обнаружить судьбу памятника».

Наиболее ранние изображения Архангела Михаила в образе воеводы Небесного Царя на крылатом коне встречаются в ряде памятников: на иконе «Благословенно воинство Небесного Царя», в композиции «Шествие к Небесному Иерусалиму» на иконах «Страшный Суд» второй половины XVI века, а также на Великом стяге Ивана Грозного 1560 года.

В процессе исследования соотносимых с нашей темой большой группы памятников исключительно важное место занимает икона из собрания П.Д. Корина (ГТГ) как один из ранних образцов этой иконографии, сохранивший во всей полноте те особенности и детали, которые во многом определяют идейную концепцию образа. С точки зрения иконографической она представляет собой программное произведение, еще не искаженное более поздними редакциями и прочтениями. В.Г. Брюсова относит ее к северным письмам 1660-х годов. В атрибуции В.И. Антоновой икона связана своим происхождением с Поволжьем (первая половина XVII в.).

Огнеликий Архангел Михаил с пламенеющими крыльями предстает на иконе всадником на огненно-красном крылатом коне. Левой рукой, в которой у него кадило и орудия страстей Господних — крест, трость и копие, он попирает мерилом в бездну падшего ангела, а правой возносит к престолу Евангелие. Над головой его дуга в виде широкой полосы.

Все атрибуты, которыми наделен в иконе Архангел, имеют воистину царственное священное значение: царский венец, золотая кадильница, крест, Евангелие и престол.

Обратим внимание на некоторые иконографические детали изображения Этимасии (от греч. Ётощасяа — готовность), или Престола Уготованного, ранее не отмеченные исследователями древнерусской живописи.

Во-первых, Христос Эммануил изображен не восседающим за престолом, а в очерченном красной линией медальоне, удерживаемом в ладони, которая простирается с небес над престолом. Так в христианской иконографии изображается зерцало в руке ангелов в качестве непременного атрибута ангельского образа. На многих ранних памятниках этой иконографии присутствует именно такое изображение престола. На иконе из собрания Архангельского музея изобразительных искусств престол изображен на фоне композиции «Собор Архангела Михаила» таким образом, что прямо над самим престолом располагается ангельское зерцало с образом Христа Эммануила.

Во-вторых, на престоле изображены только две чаши, а Евангелие и орудия страстей отсутствуют, поэтому жесты Ангела выглядят как ангельское приношение перед престолом Божиим. А над самим престолом таким образом изображены две ангельские руки.

В византийском и древнерусском искусстве сложилась устойчивая иконография Престола Уготованного, включающая в себя следующие образы: церковный престол, облаченный обычно в красные одежды (символ Христовой багряницы); закрытое Евангелие как символ книги из Откровения Иоанна Богослова (Отк. 5:1), лежащее на покрове или багрянце; орудия страстей — копие и трость, лежащие на престоле либо стоящие рядом; и, иногда, голубь или корона, венчающие Евангелие.

Изображение престола с двумя чашами — потиром и дискосом — в той иконографии, что встречается на иконах св. Архангела Михаила, сообщает образу литургическое звучание, то есть представляет непосредственно священнодействие.

Святые Дары — чаша и дискос — переносятся на престол для совершения главного таинства Евхаристии во время Великого входа. При соборном служении выносятся еще крест, копие и лжица. Ангельская рука над престолом, а также орудия страстей Господних — крест, трость и копие, подносимые прямо к престолу Архангелом Михаилом, свидетельствуют о том, что литургия совершается ангелами. Евангелие в правой руке Ангела, возможно, является напоминанием о совершаемом на литургии оглашенных Малом входе с Евангелием.

Расставленные таким образом иконографические акценты вводят в эту композицию тему Небесной литургии, напоминая об образах ангелов, сослужащих у престола Христу Великому Архиерею и совершающих Великий вход в виде диаконов с евхаристическими сосудами, рипидами и кадилами (например, росписи сербских монастырей Дечаны, Грачаница XIV в. и др.). Однако на иконе из собрания П.Д. Корина святыни, полагаемые на престол, сосредоточены у одного лишь Архистратига, что указывает на особую миссию Архангела Михаила как хранителя и защитника Славы Божией и на особую близость его к престолу Царя Небесного. Известная в византийском искусстве с конца XI века, на Руси литургическая тематика в росписях храмов будет активно разрабатываться именно в XVI столетии.

Небесной литургией применительно к апокалиптической литературе называют таинственное видение ангельского служения на Небесах и вообще устройства Небес. Описания Небесной литургии содержит Откровение святого Иоанна: «И тотчас я был. в духе; и вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий, видом подобный камню яспису и сардису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду» (4. 1—4). Св. Андрей Кесарийский в Толковании на Апокалипсис поясняет: «В этом видении он говорит об Отце и поэтому не придает Ему, как прежде говоря о Сыне, телесного образа, но уподобляет и сравнивает Его с драгоценными камнями». «Трон — символ царства, но на нем нет царя, а есть Сидящий, подобный сгустку огня и света, который писатель смог сравнить только с драгоценными камнями, и была радуга, которая осеняла этот трон». В тайнозрительных образах Откровения Сидящий на престоле — «видом подобный камню яспису и сардису». По-видимому, именно эта строки Апокалипсиса лежат в основе изображения Христа Эммануила в ангельском зерцале над престолом. Ведь в христианской иконографии зерцало из камня ясписа — символ наибольшей приближенности ангельского мира престолу Божиему, указывающий на возможность ангелов видеть Бога, воспринимать Божественный свет и вечно пребывать в этом свете Божественной благодати. В православной догматике ангелы именуются «вторыми светами», как бы отблеском Божественного света. Преподобный Иоанн Дамаскин называет ангелов «вторыми светами, имеющими свет от первого безначального Света». Согласно толкованию: «Четвертая глава Апокалипсиса содержит в себе начало нового — второго видения святого Иоанна Богослова. <..> Со второго видения начинают открываться высочайшие определения Божии о судьбах мира и Церкви, оканчивающиеся последним Страшным Судом Господним, за которым следует уже видение нового неба и новой земли. Святой тайновидец зрит престол на небеси и Бога, сидящего на нем: это изображение того, что Господь есть Владыка и Судия мира; что Он, управляя вселенной, непрестанно совершает Суд Свой над народами» [Барсов]. «Самое сидение на престоле означало открытие Суда Божия, имеющего открыться в последние времена. Это еще не последний Страшный Суд, но суд предварительный, подобный тем судам Божиим, которые совершались неоднократно в истории человечества над согрешившими людьми (Всемирный потоп, гибель Содома и Гоморры, гибель Иерусалима и многие другие). Драгоценные камни яспис и сердоник, а также радуга вокруг престола, являющаяся символом прекращения гнева Божия и обновления мира, обозначают, что суд Божий над миром, то есть огненное истребление его, окончится обновлением его. На это особенно указывает свойство ясписа исцелять язвы и раны, полученные от меча (ст. 1—3)» [Архиепископ Аверкий Таушев. 2001].

Таким образом, в соответствии со священным текстом и его истолкованием, изображение зерцала над престолом отождествляется с самим образом Грядущего Судии у престола и началом Страшного Суда.

Новое иконографическое решение одного из наиболее значимых и устойчивых образов церковного искусства — Этимасии — свидетельствует как об актуальности эсхатологической тематики, так и об определенной динамике богословских взглядов той эпохи, о тенденции к уточнению понимания текстов Откровения и его толкований, новое прочтение которых вносило и новые смысловые акценты в иконопись.

Образ Небесной литургии, раскрываемый в центральной молитве церковного богослужения - анафоре, истолковывает и эсхатологическое понимание Божественной литургии, что находит свое непосредственное отражение в иконографии св. Архангела Михаила, запечатлевшей «эпилог истории, а вместе и пролог будущего века».

Анализ содержания текстов и надписей, сопровождающих образ Архистратига Михаила на иконах, говорит 0 том, что в основе своей они имеют общий источник происхождения - Апокалипсис, или Откровение святого Иоанна Богослова. В иконографии отражается не просто собирательный образ, иллюстрирующий фрагменты текста, а стройная целостная богословская концепция, раскрывающая важнейшие аспекты догматического учения Церкви.

Текстологической и богословской основой изображения св. Архистратига Михаила в образе апокалипсического всадника являются события, описываемые в VI и XII главах:

«Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить» (Отк. 6, 2).

«И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый Диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (Отк. 12, 7—9).

Значение этих глав истолковывается как раскрытие неких рубежных, предельно напряженных духовно событий.

«С VI-ой главы начинается собственное содержание Апокалипсиса как откровения о судьбах мира в его истории или о становяще/лся богочеловечестве по пришествии Христа и совершении спасительного Его дела. Эта история символизируется в различных седмиричных образах, соответствующих ее свершениям: семь печатей, семь труб и семь чаш» [Прот. Сергий Булгаков. 1991].

Война на небесах рассматривается в экзегетике как участие ангельского мира и особо Архангела Михаила в нашем спасении и искуплении через боговоплощение. Рассматривая низвержение сатаны в христологическом контексте, это событие относят именно ко времени совершившегося сошествия с небес и боговоплощения Иисуса Христа. «Пришло время решительной и окончательной войны с сатаной и воинством его. ...Значит, действительно, такова была угроза и опасность от клеветника, который хотел как бы воспользоваться «сошествием с небес» Сына Божия, чтобы в безумии своем занять Его место, ибо говорил о себе: «взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой. Буду подобен Всевышнему» (Ис. XIII, 14). «И Я низвергнул тебя, как нечистого, с горы Божией, изгнал тебя» (Иез. XXVIII, 16). Пролог нашего искупления в небе совершился, путь к небу духовно расчищен, первое его предусловие выполнено» [Прот. Сергий Булгаков. 1991].

Видение семи Ангелов, раскрывающих тайны Второго Пришествия, сосредоточиваются в изображенных на иконе священных предметах, ставших неотъемлемой частью этой иконографии: престол, Евангелие, кадило, труба, которые являют собой образы Торжества Православия и благовестия о том всему миру. Надписи, сопровождающие их, являются повторением или парафразой известных библейских высказываний. Текст, располагаемый рядом с престолом, воспроизводит содержание 44-го псалма: «Престол Твой, Боже, ввек века. Жезл правости, Жезл Царствия Твоего» (Пс. 44, 7) (Евр. 1,8).

Престол в толкованиях текстов Священного Писания означает Второе Пришествие, Царство Божие. Этимасия, или Престол Уготованный, - образ, заключающий в себе всю суть эсхатологической темы, поэтому неслучайно он, как священная печать, знаменует оборотную сторону древних икон, замковую часть арок и сводов православных храмов, включается в композицию иных сюжетов, замещая собой развернутое изображение Страшного Суда.

Фимиам в качестве сравнения с молитвами святых очень часто используется в библейской лексике. В текстах Апокалипсиса прямо говорится о драгоценном приношении перед Господом и о том, что это — еще одно знамение Второго Пришествия:

«И пришел иный Ангел и стал пред жертвенником, держа золотую кадильницу; и дано было ему множество фимиама, чтобы он с молитвами всех святых возложил его на золотый жертвенник, который пред престолом.

И вознесся дым фимиама с молитвами святых от руки Ангела пред Бога.

И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю: и произошли голоса и громы, и молнии и землетрясение» (Отк. 8, 3-5). Надписи, размещаемые рядом с кадилом на иконах Архангела Михаила, лаконично перефразируют тексты Откровения: «Изыде от кадила благоухание по всей вселенней».

Евангелие в руке его воплощает в себе главную миссию Церкви — благовестие, свидетельство о Христе всему миру. А тексты, расположенные рядом, являются краткой формулой следующих откровений:

«И увидел я другого Ангела, летящего по средине неба, который имел вечное Евангелие, чтобы благовествовать живущим на земле, и всякому племени и колену, и языку и народу» (Отк. 14, 6).

«И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф. 24, 14).

Образ трубящего Ангела или возвещающего Божественные тайны трубным гласом не единожды встречается в текстах Откровения: «...и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал: взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего. И тотчас я был в духе...» (Отк. 4,1).

«И я видел семь Ангелов, которые стояли перед Богом;

И дано им семь труб. ...Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь...» (Отк. 8, 2, 7—13).

«Вострубити трубою» в библейском понимании значит проповедовать воскресение Христа.

Икона не иллюстрирует те бедствия, которые приносят грубящие Ангелы, как это встречается в Лицевых Апокалипсисах, но явно отображает появление седьмого Ангела, свидетельствующего о наступлении Царства Божьего: «Но в те дни, когда возгласит седьмый Ангел, когда он вострубит, совершится тайна Божия...» (Отк, 10, 7). «И седьмый Ангел вострубил, и раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира соделалось Царством Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков» (Отк. 11, 15). Об этом «страшном трубном гласе» как о призыве на Суд Божий говорится и в Каноне Ангелу Хранителю: «...Егда трубный страшный глас имать мя от земли воскресити на суд, близ мене стани тогда тих и радостен, надеждою спасения отьемляй мой страх». Голос Господа уподобляется трубе по своей звучности, ибо во всю землю изыде вещание их (Пс. 18:5).

Наконец, истолкование смысла одного из ангельских атрибутов раскрывается в самой надписи на иконах: «От трубы изыде глас образует второе Пришествие Господне на землю, гром и молнии».

Текст, располагаемый на нижнем поле икон Архангела Михаила, характеризующий участь отпавших от Бога ангелов, воспроизводит содержание девятого псалма, свидетельствующего о совершенном бессилии, немощи поверженного врага: «У врага совсем не стало оружия, и города Ты разрушил; погибла память их с ними» (Пс. 9, 7). Встречающаяся также редакция: «Море воскипешу врагу оскудевшу оружие в конец и грады разрушил еси погибе память его с шумом», по-видимому, соединяет седьмой стих девятого псалма с пророчеством Исайи, в котором нечестивые сравниваются с морем взволнованным: «А нечестивые — как море взволнованное, которое не может успокоиться, и которого воды выбрасывают ил и грязь» (Ис. 57, 20). Эпитет, заимствованный у пророка Исайи, усиливает сравнительный образ врага, утратившего власть и силу. Море в Псалтири близко к пониманию бездны, то есть полчищ неверных, которые приведены в смятение явлением Христа и восстали против Церкви.

Таков основной свод текстов и надписей, сопутствующих образу Архистратига Михаила.

Иконографический анализ этой темы приводит к выводам о том, что все ангельские атрибуты, присутствующие в иконе, являются прообразами Страшного Суда. Лишь одна деталь, заключающая в себе главный смысл этой иконографии, расставляет иные временные акценты, заостряя внимание на необходимости постоянной готовности христианской души к Судному дню. И эта деталь, на которую мы обратили внимание в иконе из собрания П.Д. Корина, — отсутствие на престоле рядом со Св. Чашей изображения Креста и Евангелия, довершающих образ Страшного Престола. Ангел, держащий недостающие святыни в своих руках, подносит, а в случае с иконой из собрания П.Д. Корина прямо полагает на престол орудия страстей и Евангелие. Таким образом, мы видим на иконе последние приготовления перед Страшным Судом в виде приношения главных святынь на престол. Образное понимание эпитета «престол уготованный» — готовый, приготовленный — находит здесь буквальное отображение в виде приготовления престола до его надлежащего вида. К сожалению, именно эти иконографические детали, расставляющие все смысловые акценты, исчезают, забываются в подавляющем большинстве икон более позднего происхождения. Б основном в иконах XVIII—XIX веков сохраняется типичная иконография Этимасии, нивелирующая эти совершенно особенные смысловые оттенки содержания образа.

Следовательно, общий духовный смысл иконы можно определить, действительно, как отображение в исключительно значимых образах атмосферы последних приготовлений к самому таинственному событию вселенской истории и выполнение «предусловий» его свершения. «Итак, это еще не суд, окончательный и последний, а лишь итог последнего столкновения зверя и лжепророка с воинством Христовым, которое преодолевает врагов своих, обессиливает и упраздняет. Побеждает Евангелие. ...Мир оказывается таким образом, приготовлен к вступлению в последний акт своей истории. То, что наступает теперь, есть эпилог истории, а вместе и пролог будущего века, его преддверие...» [Прот. Сергий Булгаков. 1991]. Предуготавливая Второе Пришествие, Архангел Михаил побеждает врагов христианства и готовит престол Царю Небесному.

Так величественно и ясно иконография запечатлели пролог неизреченной тайны.

Появление зримых образов Страшного Суда в иконе может быть обусловлено тем, что формирование идейной концепции, порождающей к жизни столь продуманное в мельчайших деталях иконографическое решение, связано с эпохой напряженного духовного ожидания «последних времен». Активное развитие эсхатологической тематики в Заонежье и Поморье вскоре после церковного раскола особенно характерно для старообрядческой среды, откуда происходит, пожалуй, большая часть древних икон Архангела Михаила.

«Новая вспышка интереса к Апокалипсису в России произошла в середине XVII века, когда церковная реформа разделила население на «никониан» и старообрядцев и породила в обществе ощущение наступления «последних времен». ...Так, конец света ожидался в 1666 году (7174 - 5508 — 1666), потом, с учетом 33-х лет земной жизни Христа, — в 1699 году. И тут, как бы в подтверждение, начались реформы Петра I. Апокалипсис стал одной из главных книг русского старообрядчества, через толкования которой рассматривались события российской истории Нового времени, личности правителей и т. д.» [Байдин. 1999].

«Старообрядцы сопоставляли эсхатологические сюжеты с современными им событиями и делали вывод о том, что последние времена уже наступили, поскольку якобы исполнились предсказанные в Священном Писании и Предании знамения и признаки, должные свидетельствовать о приближении царства антихриста. В этом утверждении об уже свершившемся воцарении антихриста в мире и заключалось основное отличие старообрядческой эсхатологической теории от официальной православной» [Гурьянова Н.С. 1988].

Примечательно, что именно в старообрядческих эсхатологических сочинениях XVIII—XIX веков прямо высказывается мысль о том, что определенное время в России правил сам Архангел Михаил. Восприятие Михаила Федоровича как последнего благочестивого царя в сознании староверов породило убеждение, что в то время государством правил Архангел Михаил. Первым благочестивым царем, «по закону помазанным на царство», во всех старообрядческих сочинениях называется Иван Грозный, а последним — Михаил Федорович. В этом контексте правление Михаила Федоровича воспринималось староверами как время царствования на русском престоле государя, обладающего всеми необходимыми качествами, предполагаемыми христианским учением о верховной власти. Со временем эти представления соединились с убеждением, что в это время на русском престоле находился Архангел Михаил. В сочинении «Слово о скончании мира и о пришедших в мир на прельщение во осмой тысящи антихрист, да возмогут прельстити избранных», написанном в конце XVIII века, находим подобную точку зрения.

Автор в качестве седьмого «благочестиваго» царя, правящего в России, совершенно определенно назвал Михаила Федоровича — реального человека, поскольку он отметил его родственную связь с патриархом Филаретом. Чуть ниже он привел пророчество Даниила о князе Михаиле. «Сия уведая, поборницы российския церкви учителие чрез Духа Святаго пророком Даниилом реченное, яко в последняя лета имать востати князь Михаил в сыновех людей своих. И потом имать время печално, яково же не бысть от начала мира». А затем, говоря об Алексее Михайловиче как о восьмом царе, при котором произошло «повреждение книг», автор однозначно укажет, что в предшествующее царствование на российском престоле был предсказанный пророком Даниилом князь Михаил: «Сего осмаго в России царя, бывша после княжения по пророчеству пророка Даниила» [Гурьянова Н.С. 1999].

В новой иконографии Архангела Михаила, с точки зрения последователей старой веры, соединялись представление о царской власти, об образе государя, имеющего право занимать престол, и сугубо эсхатологические умонастроения о необходимости приготовления к скорому окончанию времен.

Поэтому массовое распространение икон Архангела Михаила в посленикониановскую эпоху объяснимо актуальностью чаяний старообрядческой среды, когда социальный и религиозный протест проявлялся в наиболее обостренных формах. В XVII — начале XVIII века характерно появление больших храмовых образов, таких, как икона «Архистратиг Михаил воевода Небесных Сил с деяниями» 1671 года из часовни Архангела Михаила в деревне Леликозеро Спасо-Кижского погоста или икона из собрания Архангельского музея изобразительных искусств.

Рассмотренные выше аспекты прочтения иконографического замысла раскрывают значимые, существенные стороны ее понимания, но окончательные выводы можно сделать только в контексте прочтения той надписи, которая встречается на верхнем поле в самых ранних по происхождению иконах Архангела Михаила, в том числе и на иконе из собрания ПД. Корина. В наиболее распространенной редакции он начинается словами: «Небеснаго Царя крепкий сильный страшный воевода Архистратиг Михаил, предстатель престолу Божию...»

Нами установлено, что текст на иконах соединяет в себе главные мысли и образы «Канона и молитвы Ангелу розному воеводе Парфения Уродивого», приписываемого Ивану Грозному и используемого ранее в богослужебной практике: «Канун ангелу грозному, и воеводе, и хранителю всех человек, от Вседержителя бога посланному по вся душа человеческая. Ты же, человече, не забывай часа смертного: пой по вся дни канун сей творение Уродиваго Парфения» [Лихачев Д.С. 1986]. Предположение И.А. Шляпкина о том, что «Парфений Уродивый» - псевдоним, принадлежащий царю Иоанну IV, подтвержденное впоследствии Д.С. Лихачевым, в настоящее время является признанным фактом.

В основе текста, перешедшего на икону, - кондак, глас 5-й: «Небеснаго царя воевода и предстатель престолу Божию и творитель воли Господни и совершитель заповедей Его, не ли шишися славы велелепныя и прославишися, скоро пленяеши и не замедлиши николи же. Всюду готов стоиши, и храбруеши, и зла не убоишься, ни стара отриеши ни млада отступиши. Вся имеши и ведеши в место покойно. И мене помилуй грешнаго и окаяннаго имрек, да ноем ти аллилуйя».

Страшным грозным посланником Небесного Царя именуется Архангел Михаил в каноне: «Молюти ся, страшный и грозный посланниче вышняго царя, воевода, — весело возриши на мя окаяннаго, да не ужаснуся твоего зрака и весело с тобою путешествую» (Песнь 4, ирмос «Христос мне»).

Главное содержание канона, как явствует из его названия, заключается в молении к Ангелу Хранителю не оставить душу человеческую в страшный судный час, уведомить ее о приближении оного, дать подготовиться по-христиански к нему. В самом начале канона мысль об этом звучит очень ясно: «Прежде страшнаго и грознаго твоего ангеле, пришествия умоли о мне грешнем о рабе твоем имрек. Возвести ми конец мой, да покаюся дел своих злых... Напой мя, ангеле, чашею спасения. Святый ангеле, да мя напоиши чашею спасения и весело теку во след твоему хождению и молюся — не остави мене сира». (Песнь 8, ирмос).

Тема служения престолу Божьему напоминает об исторической традиции почитания Архангела Михаила представителями русских княжеских родов и царской династии Романовых. Святой Архистратиг считался небесным покровителем и хранителем российского Престола и Православного Царства как Богоданной власти. Именно в честь Собора Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных освящен династический храм - усыпальница Московского Кремля.

В каноне и других богослужебных текстах Архангел Михаил постоянно именуется «предстателем престолу Божию»: «Царя Небеснаго слуга и предстатель престолу Божию». Этот один из наиболее часто употребляемых в молитвах к Ангелу эпитег подчеркивает особо непосредственное сослужение Христу Архангела Михаила у престола Божьего как хранителя души человеческой, как «проводника» человека через «вся двадесят мытарств» к Престолу Уготованному и последнего заступника за него пред Господом. Грозный Ангел в царском каноне - единственный посредник между престолом земным и престолом Небесным.

Включение текста канона в икону придает ее содержанию сугубый характер.

Прикасаясь к самым сокровенным религиозным тайнам, икона сосредоточивает духовный взор, обращаемый к ней, на понимании Страшного Суда каждым христианином как суда над собой, над своей душой. Прежде всего, икона обращена к душе каждого человека, имея по сущ своей келейный характер, на что указывают, в частности, имеющиеся в каноне вставки - «имрек». Сугубо личная молитва о спасении души своей, обращенная к последнему заступнику у престола Судного, Архангелу Михаилу, одолевшему мировое зло.

Очевидно, что эпитет «грозный» связывает государя с Грозным Архистратигом, «творителем воли Господни и совершителем заповедей Его».

Текст канона позволяет уточнить смысловые нюансы исторического эпитета, уготованного царю Иоанну Васильевичу. Прилагаемое к самодержцу и к Ангелу, вынесенное в само наименование канона, определение «грозный» имело свои особенности прочтения в средневековой Руси. В исследовании НА. Ганиной приводится истолкование лексического и смыслового значений прилагательного грозный. «В первичном значении «грозъныи — страшный», «грозно — страшно»: ср. «... грозно видБти его» (Стеф. Новг. п. 1347 г.) = «страшно видеть его». Однако встречаются и такие примеры, где прилагательное грозъныи и наречие грозъно обнаруживают особые оттенки семантики, не сводимые к значениям «страшный» и «страшно» (у И.И. Срезневского эти случаи особо не обсуждаются, что связано с общими принципами построения словаря). Ср., например: «Святьславъ грозный великыи Кзевскыи» («Слово о полку Игореве»), а также формульное сочетание «держати княжение честно и грозно» (иногда с расширением «честно и грозно, без обиды») — по указанию И.И. Срезневского, одно из условий междукняжеских договоров. Прежде всего, ясно, что эпитет грозъныи в применении к Святославу не означает «страшный, ужасный, пугающий», а формула «держати княжение честно и грозно» не может переводиться как «княжить честно и страшно». Равным образом, прозвание одного из древнерусских князей - Димитрий Грозные Очи - отнюдь не означает, что князь был нехорош собой. Далее следует заметить, что особые оттенки семантики слов грозъныи и наречие грозьно проявляются там, где речь идет о княжеской власти. Таким образом, здесь эти слова указывают не на страх ужас вообще, но на естественную острастку, внушаемую сильной властью. Потому «грозно» закономерным образом имеет при себе пояснение «без обиды».

В Каноне Ангелу Грозному воеводе, написанном спустя века после княжеских договоров, слова страшный и грозный употребляются рядом и сохраняют исконную семантическую близость. Так, встречаются обращения «страшный и грозный Ангеле», «страшный и грозный Посланниче», сочетание «страшное и грозное пришествие». В определенном смысле оба прилагательных образуют равноправные члены формулы, но являются ли они полными синонимами? Говорится: «страшный и грозный Ангеле (Посланниче)» и даже «страшный Воин», но вое вода всегда предстает исключительно как «грозный вое вода». Тем самым выясняется, что слово грозный и здесь выражает представление об устрашающей природе высшей власти.

Это не отрицает темы (интуиции) страха, мощно разворачивающейся в каноне и нередко ставимой Царю Ивану исследователями в вину... Но в надписание канона вынесено слово грозный.

Толкуя значение этого слова средствами современных европейских языков, мы должны обращаться не к таким соответствиям, как terrible, schrecklich, affreux - «страшный, ужасный», а к таким, как stem — «суровый», furchtgebietend - «внушающий страх» (и, я бы сказала, ehrfurchtgebietend - «внушающий почтение»), intimidant. При этом английское stern (один из словарных аналогов современного русского «грозный») в применении к власти сразу заставляет вспомнить древнеисландское прозвище конунга Харальда, сына Сигурда — Нагбгада ’Суровый', Суровый правитель'. В древнерусские времена это переводилось бы как Грозный.

Так от эпитета Архистратига в каноне, написанном Царем Иваном Васильевичем, мы неизбежно приходим к прозванию самого Царя. И оказывается: не «Ivan the Terrible», a Ivan Нагбгада. Главное же, на что указывают русские исторические песни, — не Иван Грозный, а Грозный Царь Иван Васильевич: «Грозный Царь Иван-сударь Васильевич», «Перед Грозным Царем Иваном Васильевичем», «Уж ты гой еси, Грозный Царь Иван-сударь Васильевич»... Грозный — эпитет Царя (власти), а не прозвище лица» [Н.А. Ганина. 2009].

Итак, с эпитетом Грозный в христианском восприятии отождествлялись представления об устроении высшей власти, об идее Божественного порядка и справедливости, о разумном чувстве страха Божиего, внушаемого земными правителями.

Очевидные параллели, проводимые российским государем между Грозным Ангелом и собой, объяснимы и понятны в контексте политической идеологии XVI века. С юных лет Великий князь Иоанн Васильевич воспитывался в духе христианского понимания «тайны» царской власти. Именно в то время идея православной теократии развивается в России с новой силой как «страстное искание церковными русскими людьми священного смысла в Царской власти», выраставшее «из потребности сочетать небесное и земное, Божественное и человеческое в конкретной реальности», по определению Василия Зенысовского. Государственная идеология создавалась именно церковной мыслью «во имя искания освященности исторического бытия».

Это усвоение благодатной священной миссии государственной властью лежало в основе построения национальной идеологии, которая на несколько столетий вперед определит духовную и политическую реальность России. Именно митрополит Макарий — наставник будущего царя, венчавший его на Царство, открыто провозглашает и развивает идею законного наследования русским государством державной благодати Православного Царства. Именно под руководством самого митрополита активно разрабатывались наиболее подходящие литературные и художественные формы для прославления нового православного царя и его царства. Представления об особом статусе русского народа нашли отражение в целом ряде памятников той эпохи: Царское место в Успенском соборе Московского Кремля, Покровский собор на Красной площади, роспись Архангельского собора в Кремле, Лицевой летописный свод, икона «Благословенно воинство небесного царя». В числе этих произведений — изображения Архангела Михаила на крылатом коне на «Великом стяге» Иоанна Грозного 1560 года, в композиции «Шествие к небесному Иерусалиму» на иконах «Страшный Суд» второй половины XVI века. В русле официальной идеологии, согласно которой русское государство во главе с «боговенчанным» царем Иоанном IV начинает восприниматься как «новое Израильское царство», находящееся под постоянной опекой и защитой Бога и Архистратига Михаила, по-видимому, именно в 60-е годы XVI века происходит иконографическое оформление этой темы. В Великих Минеях Четиих митрополита Макария в прологе на Собор Архангела Михаила под «новым Израилем» подразумевается русский народ, который, приняв крещение, стал новым избранным народом и получил в качестве «предстателя и Спаса» Архангела Михаила.

Грозное служение главы ангельского воинства канонически ясно оформлено в церковной гимнографии:

«Радуйся, боговенчанных глав неусыпный охранителю, Радуйся, противляющихся власти, яко Божию повелению противящихся, скорый низложителю, Радуйся, усмирителю народных, треволнений, Радуйся, незримый упразднителю злочестивых обычаев, Радуйся, яко ты просвещаеши со мнящихся в час лютых недоумений» (Акафист. Икос 6).

Эти строки акафиста прямо характеризуют Архангела Михаила как небесного заступника христианской государственности и помазанников Божьих — «боговенчанных глав», носителей Богоданной монаршей власти.

Итак, иконография Ангела Грозного, созданная, возможно, при участии самого Иоанна IV или митрополита Макария, отразила пафос эпохи новых исторических побед и триумфа первого венчанного царя России. Звуча апофеозом Богоданной власти самодержца, соединяя идеи Церкви воинствующей и Церкви Торжествующей, она указывает на особую роль лично Иоанна Грозного в «духовном воинствовании» как христианского правителя, осознающего свой сугубый ответ перед Престолом Небесным. Так в иконе соединились присущее эпохе мистическое понимание истории, сокровенное, личное, осознанный трепет о вечной участи своей бессмертной души и осмысление вселенского будущего.

Широкое распространение этого сюжета в иконописи связано со старообрядческой средой, где до сих пор читается Канон Ангелу Грозному.

После раскола, когда канон перестали использовать в богослужебной практике, хранителями иконографии остались ревнители старой веры. Икона «ушла» вместе со старообрядческими общинами в Поморье, на Верхнюю Волгу и Урал, а оттуда — в Сибирь.

Временем появления первых икон св. Архистратига Михаила в Сибири стала эпоха интенсивного освоения этого края. Источники свидетельствуют о том, что вместе с отрядами первопроходцев сюда пришли иконы святых, покровительствующих первооткрывателям этих земель, государевым людям, исполнявших, здесь свой долг по присоединен и ю к Российской империи новых земель, и, конечно же, русскому воинству.

В истории основания первых сибирских городов говорится о том, что в числе первых святынь отправляемых в этот край, были иконы Архангела Михаила. Так, в 1592 году для постройки города Березова вместе с казацкими отрядами царем Феодором Иоанновичем посланы две иконы - св. Николая и Архангела Михаила, причем детальное описание последней в главном полностью совпадает с ранней иконографической традицией написания образа Грозного воеводы [Сулоцкий. 1864].

Эволюция иконографии свидетельствует о том, что со временем забывалось и изменялось содержание образа. Прежде всего, это касалось иконографии Престола Уготованного и характера текстов, включаемых в икону. Невьянские старообрядцы и в XIX веке придерживались традиции изображения престола с двумя чашами без креста и Евангелия, которые должны быть в руках Ангела, что свидетельствует о сохранении связи с первоначальным смыслом образа. Обычная иконография Этимасии характерна для сибирских икон второй половины XIX века. В ряде памятников изображения престола и

текстовые комментарии отсутствуют.

Другая историческая поправка изначальной редакции заключалась в том, что в уралосибирской иконописи XVIII — XIX веков за престолом стали писать образ Христа Эммануила или Христа Пантокра- тора: забытая иконографическая деталь — зерцало в ангельской руке над Этимасией — трансформировалась в образ Христа Эммануила, а позднее была заменена канонической иконографией Пантократора.

Уральские старообрядческие иконы XIX века, в том числе и публикуемые нами иконы из коллекции Новосибирского художественного музея, на которых текст канона отсутствует, а надписи сосредоточиваются рядом с престолом, Евангелием, трубой и кадилом, представляют собой переходную стадию эволюции этого сюжета в церковной живописи. В этой иконографической редакции внимание сосредоточено более на обобщенном эсхатологическом образе Ангела Апокалипсиса.

Светлана ОСТАПЕНКО

Фотосъемка икон НГХМ Игоря ШАДРИНА

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 84 (март 2011), стр.6