Садовые сиденья XVIII века — исчезнувший атрибут пейзажных парков

В последней трети XVIII века многомесячные вояжи по европейским странам в поисках развлечений, новых впечатлений и новых знаний стали едва ли не определяющей особенностью времени. Любознательному европейцу своими глазами хотелось увидеть мир во всем его примечательном многообразии. Это, по словам Н.М.Карамзина, «беспокойство сердца человеческого» побуждало образованные путешественников перемещаться по Европе, преодолевая естественные трудности пути.

Впрочем, просвещенные владельцы загородных усадеб могли путешествовать, и не выезжая за пределы своих владений. Прогулки в собственных пейзажных парках с их сооружениями, наполненными историческими, мифологическими и политическими аллюзиями, привлекали в то время не меньше, чем ставшие хорошим тоном Grand tour'bi.

Длительные странствования по Европе и многочасовые прогулки по паркам в одинаковой степени способствовали проявлению разнообразных рефлексий. После зарубежных поездок на память об увиденном и пережитом в домах появлялись отдельные вещицы и целые коллекции, а в парках — «программные» строения и монументы, готовые многое поведать посвященным. В свою очередь, садовые путешествия не только и не столько пробуждали в памяти живые (увиденные, запомнившиеся) или виртуальные (знакомые по книгам) впечатления, но и способствовали работе ума, становились средством и источником по- . знания, иногда — местом развлечения и всегда — причиной душевного переживания.

Пейзажные парки — территория осмысления связи человека и природы, размышлений о мире и бытии, отражавшие (чаще всего осознанно) общественные идеалы и исторические события, —

воздействовали на разум и чувство одновременно. Многоуровневое и многочастное содержание парков того времени проецировалось на их разнообразные функции — образовательные, воспитательные, мемориальные, развлекательные, и позволяло появляться в парковом пространстве типологически разным структурам. Пейзажный парк — «подправленная» образованным вкусом Природа, которой в воспитании человека отводилось одно из ключевых мест, принимал на себя ее функции.

Планы реально существующих и воображаемых парков, как образцы для начинающих «садоустроителей», появлялись на страницах многих периодических изданий конца XVIII века. План нового пейзажного парка можно было увидеть и в одной из тетрадей И. Г. Громанна — популярном издании, выходившем в свет в 1796—1798 годах в Лейпциге и Париже (илл. 1). Этот план — не что иное, как модель английского парка с обязательными, «родовыми» признаками, которые наполнялись содержанием, исходя как минимум из трех основных условий: особенностей участка, возможностей владельца и таланта садовода-художника На территории парка располагались разнообразные по назначению и характеру постройки: дом владельца, павильон (обеденная зала) в классицистическом стиле хижина на окраине, спрятанная в гуще растительности стела Амура и Психеи — уединенное место для размышлений или амурной беседы; храм Венеры, окруженный благоухающими цветочными грядками и сиденьями; маленький Китайский павильон, обсаженный «иностранными деревьями и цветами», и расположенный поблизости Китайский мост; птичник, мельница, хижина рыбака на берегу, а на маленьком острове посреди реки — стела Пана Храм Аполлона, расположенный на холме (скорее всего, искусственном), и Храм Философии в противоположной части парка, «соединявшиеся» видовой осью, должны были хорошо просматриваться с многих точек. Вид на оба павильона открывался, в частности, с Большой аллеи, которая «поддерживала» зрительную связь между двумя главными объектами сада. 

Пейзажные парки, призванные организовывать среду и уводящими вдаль перспективами визуально подчеркивать единство парка и окружающего ландшафта, обязательно включали в свою композицию смотровые площадки — belle vue, с которых открывались действительно прекрасные виды. Смена картин — неповторимых декораций Природы — делала эти места особенно притягательными для впечатлительных и возвышенных натур. Такая терраса, с которой раскрывалась серия меняющихся ландшафтных «кадров», была обязательно оборудована сиденьями. На плане И. Г. Громанна подобных belle vue несколько — круглая Концертная площадка с плотными кулисами почти по всей окружности, с видом на луг и водоем; Полулунная терраса, ограниченная со стороны парка рядом деревьев, вдоль которых были установлены скамьи для отдыха место на главной дорожке, открытое в Храм Аполлона.

 Один, а чаще несколько маршрутов прогулок — своеобразный сценарий с заданными остановками, эффектными ракурсами построек и продуманными перспективами — давали работу не только мышцам, но сердцу и уму. Прогулка стала важным структурообразующим началом парка, основой сменяющихся пейзажных картин. Парки позволяли владельцу путешествовать по собственному (созданному и соответствующему) миру и приглашать к путешествию друзей. Неслучайно так важны были прогулки, в которых хозяин сопровождал гостя, знакомил его с задуманным и осуществленным.

Маршрут, движение по которому было осмысленным, тщательно разрабатывали создатели пейзажного пространства. Предложенные векторы пути, позволявшие, казалось бы, неожиданно подводить гуляющего к смысловым точкам парковой композиции, вновь уводить, увлекать и удивлять открывающимися картинами, — своеобразный «лабиринт», рисовать который на бумаге доставляло, наверное, большое удовольствие — в предвкушении грядущего удовольствия от прогулки. В этой продуманной среде парковым сиденьям, «местам отдохновения», отводилась особая роль. Потребность отдохнуть во время долгих прогулок, уединиться вдвоем или с книгой, удалиться для созерцания или размышлений, наконец, насладиться открывающимися видами, делали сиденья обязательным атрибутом пейзажа, который органично вписывался в трепетно продуманное пространство сада. Эти немаловажные и функционально необходимые элементы парков XVIII века сегодня известны в основном по иконографии: скамьи (чаще всего деревянные), находясь на открытом воздухе, довольно быстро приходили в негодность. А если учесть, что они были весьма замысловатых форм и создавали их такими, чтобы они соответствовали столь же своеобразным видам павильонов и беседок, рядом с которыми находились, то понятно, что исчезали эти сиденья со сменой вкусов (илл. 3—5).

Из естественных материалов для пейзажных парков использовали, кроме дерева, и камень, из которого делали садовые сиденья. Каменные скамейки располагались обычно на смотровых площадках и в беседках, откуда открывались панорамные виды. Нередко это были не просто сиденья — целые сооружения со скамьей в нише и ярусами живых цветов на ступенях (илл. 6), а также открытые со всех сторон павильоны с колоннами «в хорошем древнем (античном) вкусе». Каменные скамейки и столы, в зависимости от их местоположения в павильоне или на открытом воздухе, могли быть с классицистическим декором или из необработанного дикого камня (илл. 8, 9). На смотровых площадках нередко устанавливали беседки-грибки, беседки-зонтики (илл. 7) из дерева или металла.

К числу необычных садовых сидений относится и мебель из ветвей и прутьев, предлагавшаяся, как правило, в комплекте с хижиной отшельника или сельским домиком «Сельские» скамьи впервые встречаются в проектах У.Халфпенни, а затем с завидным постоянством повторяются в изданиях 1770—1790-х годов (илл. 10). Подобную садовую мебель настойчиво рекомендует уже упоминавшийся законодатель садовой моды того времени И. Г. Громанн, причем не только сиденья на открытом воздухе, но и предметы для павильонов (илл. 11—13).

Для садовых канапе и стульев из березовых ветвей и сучьев предлагали два типа сидений: из неструтанной доски и скошенной вальцованной травы, которая, оставаясь мягкой, становилась достаточно плотной, чтобы выполнять заданную функцию. Форму «сельской» мебели создавали при помощи скрученного лыка — из него изготавливали также кисти и ленты «натурального или произвольного цвета», служившие украшением, без которого в лесной хижине утонченный человек XVIII века испытывал явный дискомфорт.

Постоянно напоминая, что мебель должна соответствовать месту, в руководствах подчеркивалось, что «как канапе, так и стулья могут быть использованы только в тех местах, которые оправдывают небрежный вид их, но ни в коем случае не в местах, несущих характер легкой элегантности и веселости». Вместе с тем эти «небрежные» предметы, независимо от материала, из которого они были сделаны, и их назначения, отличались, как правило, модными силуэтами с явным английским «акцентом» и лишь изредка имели откровенно «дикие» очертания.

 Предметы из ветвей и сучьев еще долгое время считались весьма подходящими для глухой, заросшей части парка: их изготавливали вплоть до середины XIX века, правда, скамьи в это время уже отливали из чугуна (илл. 16).

Металл, как сравнительно долговечный материал, в XVIII столетии широко использовали для создания парковых сидений. Кованые железные канапе находились и в Царском Селе.

Благодаря сохранившимся документам известно, что изящные металлические скамейки с простым и очень сложным декором стояли в Старом парке, а всего по «проспектам» сада в 1780-е годы насчитывалось 84 канапе, выкрашенных зеленой и белой краской (илл. 14,15). Именно о таких сиденьях писал в начале XIX века П.П.Свиньин, рассказывая об императорском парке: «Железные выкрашенные лавки приглашают к отдохновению под тень апельсинных и лимонных дерев — в благоухание нарциссов и левкоев» (Свиньин П.П. Достопамятности Санкт- Петербурга и его окрестностей. СПб., 1997).

Действительно, не только на аллеях царскосельских парков, но и под деревьями и в садовых беседках в то время были металлические сиденья. Известно, например, что только в Мраморной беседке на Розовом поле размещались одиннадцать железных канапе, и это была лишь часть большого, до конца не осуществленного заказа. Путешествуя по паркам Царского Села в начале XIX века, можно было увидеть более 100 скамеек, изготовленных в 1780— 1820-х годах. Примечательно не столько их количество, сколько разнообразие видов — такого ассортимента не предлагало ни одно руководство по обустройству парков того времени (илл. 17—20). (Все металлические сиденья в царскосельских парках зафиксировал в 1918 году гражданский инженер С.Е.Зарин, зарисовавший их по заданию Г.К. Лукомского, председателя Царскосельской Художественно-исторической комиссии. Несмотря на оккупацию г. Пушкина, сохранившиеся скамейки вплоть до 1944 года находились на своих исторических местах; их первое перемещение произошло в 1950 году, видимо, потому, что к этому времени в парке осталось лишь 30 сидений. В 1962 году из парков вывезли скамейки, которые были в плохом состоянии, оставив только 9 канапе (6 видов). Из этой коллекции сегодня сохранилось только 6 сидений).

Еще один распространенный тип сидений в пейзажном парке — дерновые «сиделки», «лавочки» или канапе, которые устанавливали на смотровых площадках, в амфитеатрах и рощицах. Их популярность объяснялась не только простотой изготовления, но и тем, что под сенью двух густых деревьев в Эрменонвиле, «которые сплелись ветвями и на которых рукою Жан-Жака вырезаны слова: любовь все соединяет» (Н.М. Карамзин) Ж.Ж.Руссо собственноручно соорудил дерновое канапе. И хотя это место Карамзин, побывавший во французском парке, описал в 1790-х годах, о канапе Руссо было известно в России и раньше: не может быть простым совпадением рассказ А.Т. Болотова о том, что «сделанные под тению натурально сплетающихся ветвей частых дерев дерновые канапе привлекают гуляющего к себе для отдохновения».

Говоря о садовых сиденьях конца XVIII века, классифицировать их следует все-таки не по материалу, а по характеру художественного оформления: деревянные и металлические канапе изготавливали в самых разных стилях — китайском, турецком, готическом, греческом, сельском, в соответствии с представленными в парках сооружениями. При этом в увражах и периодике, предлагавших формы на любой вкус, многократно акцентировалось внимание на том, что «готические» скамьи не могут стоять перед «греческим» зданием и наоборот, а «сельские» канапе не должны находиться у «элегантного сооружения».

 Что касается «китайских» и «готических» сидений, то тут европейцу конца XVIII столетия (а вслед за ним и русскому) было все более или менее понятно. Используя уже знакомые формы, разработанные предшественниками (Т.Чиппендейлом, Д.Аиннеллом и др.), мастера того времени создавали садовую мебель с понятными, «знаковыми» стилевыми характеристиками. При этом параллели и связь между интерьерными предметами и парковыми сиденьями совершенно очевидны. Сравнивая канапе из Екатерининского парка (илл. 21) с одним из рисунков Т.Чиппендейла, опубликованным в 1762 году в «The Gentleman Cabinet-Maker's Director» (илл. 22), можно сделать вывод, что, благодаря этому популярному изданию, внушительные расстояния между резиденцией русской императрицы и родиной изобретательного англичанина не были помехой: в качестве образца для садового сиденья русские мастера использовали кресло Чиппендейла в стиле шинуазри, столь востребованном в Царском Селе. Наряду с «китайской» Т.Чиппендейл одним из первых стал разрабатывать мебель в «готическом вкусе». Набор готических элементов, использованный им в проектах, был заимствован из арсенала средневековой архитектуры, и этот метод создания «готических» предметов на долгие десятилетия стал определяющим. При этом уже современникам было понятно, что мебель Чиппендейла имела мало общего с подлинными средневековыми образцами, поскольку в ее декоративный строй были включены рокайльные орнаменты и китайские мотивы.

«Готическая» мебель вслед за «готической» архитектурой оказалась уместной на аллеях и в живописных уголках царскосельских парков и надолго получила «прописку» на территории резиденции (илл. 23, 24, 25).

Совсем другая ситуация сложилась с так называемой турецкой мебелью. Не имея достаточного представления о прототипах, но, желая непременно обогатить пейзаж и этой актуальной тематикой, в появившихся «турецких» павильонах европейцы размещали скамьи, украшения которых, напоминали, скорее, о шинуазри. И лишь говорящая деталь — спасательный и всем понятный полумесяц, включенный в декор предметов, указывал на то, что речь в данном случае идет о Турции и турецком (илл. 26).

К числу садовых сидений следует отнести и качели, занимавшие в пейзажных парках конца XVIII века особое место. Показательно, что в то время качели рекомендовались исключительно «для сбережения сил, чтобы продолжить прогулку». При этом «игровые места» (так качели называли в проектах) находились там, где их меньше всего ожидали, «и где само место создает радостное настроение, доставляет много удовольствия: некоторое время поиграешь, и с новыми силами продолжаешь путешествие».

Качели того времени — «маховые, круглые, подвесные» — имели два типа сидений — для женщин и мужчин, и множество вариантов оформления (илл. 'Ll, 28). В проектах их не только изображали, но и подробно описывали особые технические приспособления, необходимые «для поддержания баланса». Несмотря на игровой момент, которому в парковой культуре (как и вообще в культуре XVIII века) отводилось большое место, авторы обращали внимание на технические новшества и на практичность новых качелей, имевших, к примеру, съемные сиденья, благодаря чему покрывающая их кожа или ткань «не страдали от непогоды». В Царском Селе качели появились еще в середине XVIII века, когда в промежутках между деревянными катальными горами Елизавета Петровна устроила карусель, состоявшую из разных увеселительных занятий: игры с шаром и птичкой на шнуре, прикрепленном на перекладине между двумя столбами; «размашной качели»; «качели круглой горизонтальной»; «карусельного круга с площадкою, двумя одноколками и 4 верховыми лошадками со всем верховым прибором» и т.п. (Яковкин И. История Села Царского. Ч. 3).

Показательно, что в 1777 году, когда катальные горы были разобраны, на лугу, возникшем по воле новой хозяйки Царского Села, карусели и приспособления для игр возобновили, явно не без участия Екатерины II, любившей долгие прогулки по парку и поощрявшей игры своих внуков и придворной молодежи на свежем воздухе.

И, наконец, нельзя не упомянуть еще один тип сиденья — у одиноко стоящего дерева (или сделанного из него), особо полюбившийся в конце XVIII столетия и получивший необыкновенную популярность в эпоху романтизма (илл 29). Современники считали, что такое необычное место не оставит равнодушным тонко чувствующую и впечатлительную натуру: пребывая здесь в одиночестве, представляя некогда могучий дуб, возвышавшийся на холме «наперекор стихиям», прогуливающийся невольно начнет размышлять о настоящем и ушедшем, о зыбкости и бренности всего земного. Сиденье у одинокого дерева, ставшего «истинным героем» пейзажных парков (Д.С.Лихачев), предназначалось для другой цели (илл 30). В этом случае дерево могло быть связано с событиями личной жизни хозяина парка: посаженным в честь его рождения или свидетелем первого признания в любви; напоминанием о близких и дорогих людях, о предках или семейном прошлом. Такое дерево (обычно старое, могучее, живописное) в середине лужайки и скамья под ним превращались в знаковое место, напоминавшее о счастливых мгновениях, приятных встречах, любимых людях. Сидя под его пышной кроной в кругу родных и друзей, глядя на детские игры и развлечения молодежи, беседуя или размышляя, это место начинали воспринимать как символ личного счастья, видимо, поэтому и появилось понятие «Священное древо».

Однако не только истории, связанные с частной жизнью или семейными преданиями, превращали одинокое дерево в любимое место. Примечательное своими размерами, красотой кроны или единственное во всем обозримом ландшафте, старое дерево не могло не привлекать людей чувствительных, мечтательных, с богатым воображением и уже поэтому превращалось в объект внимания, в особое место «отдохновения».

Программы пейзажных парков XVIII столетия, их «сложные идеологические фундаменты» (Д.С.Лихачев), так последовательно выстраивавшиеся владельцами и с интересом воспринимавшиеся гостями, сегодня понятны немногим и не до конца. И дело не только в том, что подросли деревья, исчезли видовые оси, а вместе с ними растворилась зримая связь между парковыми объектами, столь важная в понимании пейзажного «повествования». И даже не в том, что мир стал иным, поменялись идеалы, акценты и утеряны многие эстетические ориентиры, имевшие значение в XVIII веке

Физически исчезли многочисленные атрибуты и детали, создававшие ту «всецелую картину», которая отличала парковую культуру периода торжества пейзажного стиля. Среди этих деталей не последнюю роль играли садовые сиденья, исчезновение которых повлияло на изменение восприятия садовых панорам: нет канапе на исторических местах — нет задуманных остановок, предназначенных для обозрения и созерцания, следовательно, нет узнавания и постижения смысла той придуманной и продуманной композиции, которая рождала именно такую (а не иную) ландшафтную картину. Утрачена возможность видеть парки глазами людей XVIII века и тем самым приблизиться к их пониманию и их переживанию Природы. И лишь наслаждаться во время «садовых путешествий» можно сегодня так же, как два столетия назад, всякий раз затая дыхание при новой смене декораций вечного спектакля под открытым небом А.Т.Болотов был абсолютно прав, когда писал о пейзажных парках: «...к садам сего рода нет почти способа присмотреться; но они всегда могут производить множество перемен и новых зрелищ, а сии новостию своей и в состоянии всем упражнять наше внимание и увеселять зрение».

Ираида БОТТ

Иллюстрации предоставлены автором.

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 55 (март 2008), стр.16