Иван Горин

Иван Горин — заслуженный деятель искусств России, создатель всесоюзного научно-исследовательского института реставрации, искусствовед, теоретик и историк реставрационного дела, эксперт, художник— человек большую часть жизни посвятивший спасению культурных и художественных ценностей, хорошо известен в профессиональном кругу реставраторов, хранителей и директоров музеев, искусствоведов и художников.

Работа, проделанная им во второй половине XX века, — фактическое спасение культурного наследия России, постановка реставрационного дела на строго научную основу — принесла ему известность среди специалистов не только в Советском Союзе, но и во всем мире. Его знали, его любили, с ним хотели общаться. Если бы вы познакомились с Иваном Гориным в зените его деятельности, вы бы увидели импозантного, с лукавой искоркой в голубых глазах довольно сухощавого, но крепкого мужчину, который свободно и уважительно общался с самыми разными людьми, всегда оставаясь самим собой. Деятели культуры, рабочие, министры, мастеровые, «хозяйственники» были для Ивана Горина равно важными и уважаемыми собеседниками. Общаясь с ним, любой человек чувствовал себя интересным, нужным и уважаемым.

Разнообразие его деятельности так широко, что даже простое перечисление всех направлений составляет внушительный список. Того, что он успел сделать, создать в разных областях искусства и науки, хватило бы на три, а то и больше полноценных творческих жизни. Пытаясь осмыслить пройденный им земной путь, не перестаю удивляться — как же все это совместилось в одном времени, в одном человеке? Масса событий, страшных, смешных, важных и не очень... Наука, живопись, государственная деятельность, семья, война. Интересен каждый день, каждый эпизод. Как выбрать самое главное? И что же было главным в судьбе моего отца — Ивана Горина? Реставрация икон и картин? Статьи и книги тонко чувствующего искусствоведа? Экспертиза произведений искусства и памятников культуры? Талант организатора, ярче всего проявленный в создании Всесоюзного института реставрации? Талант человеческого общения? Или талант художника — живописца и графика?

Большую часть жизни спасая произведения других художников, папа вряд ли предполагал, что его собственное художественное наследие тоже станет частью истории искусств. Он жил так насыщенно, что задуматься о судьбе своих картин или проанализировать свое творчество с точки зрения искусствоведа ему просто не приходило в голову. А есть некоторый момент, который, может быть, и является ключом к пониманию его жизни и творчества: если посмотреть подряд хотя бы несколько десятков его работ, нельзя не заметить, как часто встречается мотив дороги. Дорога летняя, зимняя, в российской деревне и в европейском городе, в пустыне, в лесу, в горах. Эти дороги не имеют обозначенного начала; как правило, дорога входит в работу фронтально, через передний план. И конца этих дорог никогда не видно, они либо поворачивают за какой-то объект (дом, храм, кусты), либо растворяются в массиве леса, либо уходят за горизонт: открытый путь в неизвестное. По сути, такой и была его жизнь.

Изначальная детская мечта — рисовать, стать художником — была причиной очень многого из того, что случилось в его жизни. В 1933 году семью Гориных «раскулачили». Оставшись сиротой, мой будущий папа был «определен на гос. обеспечение и воспитание» и получил профессию слесаря-лекальщика. Однако желание рисовать побуждало его к действию. В начале войны папа каким-то образом отыскал художника, у которого начал учиться рисунку. Платить надо было хлебом и маслом, и папа не нашел ничего лучше, как рисовать продовольственные карточки. За что и попал в 1943 году в штрафной батальон, на передовую. Судьба хранила «мошенника» Горина — из 300 человек после первого боя в живых осталось 10, все с тяжелыми ранениями. Эта часть его жизни достаточно подробно отражена в телефильме «Штрафные души». В том числе и история о том, почему папа считал, что его не могут убить: «Я же еще ни одной девочки не пробовал!». Потом была действующая армия, 2-й Белорусский фронт. Конец войны застал Ивана Горина в госпитале польского города Быдгощ. Тогда же волею судьбы случилась его первая выставка. Главный хирург госпиталя, узнав, что папа рисует, попросил его сделать наброски ранений и операций. Эти рисунки были экспонированы в ратуше города Торунь, в роскошных старинных ра- ' мах (папа нашел их на чердаке этой ратуши). На открытии выставки (о достижениях военных госпиталей) маршал К.К.Рокоссовский и главный хирург страны Н.Н.Бурденко поздравили 19-летнего художника с удачными работами.

События, эпизоды... Папа довольно часто по кусочкам раскрывал историю своей жизни. Предпочтение отдавал событиям анекдотичным и как-то застенчиво смеялся, рассказывая об очередном казусе. Например, о том, как заканчивал десятилетку. Служа после войны в авиадесантном полку, он вынужден был регулярно сбегать в самоволку: скрыв, что окончил всего 7 классов, записался сразу в 10 класс вечерней школы, а кто же так часто, да еще по вечерам, станет отпускать солдата из части?

Другая история, по сути, определила основное направление его творческой жизни. Будучи еще на военной службе, папа учился на заочных курсах Московского полиграфического института. Демобилизовавшись в 1951 году, он приехал в Москву поступать именно в Полиграф. Когда пришел подавать документы, узнал, что общежития при институте нет. Для юноши без родных и близких, без денег — решающий фактор. И сержант Горин поступил в МГУ им. Ломоносова на отделение теории и истории искусств исторического факультета, что в итоге и привело к появлению не только художника, но и эксперта и искусствоведа, а потом и государственного деятеля — Ивана Горина.

В МГУ папа постарался взять все, что ему предлагали: помимо лекций таких ученых, как В.Н.Лазарев, Б.В.Виппер, А.А.Федоров-Давыдов, он занимался в студии художника Ф.Крюгера; как художник работал в археологических экспедициях профессора В.Д.Блаватского — то есть накапливал возможный максимум профессиональных знаний. Отношение к этим знаниям было любовным, материальным (если можно так определить) — тщательнейшим образом составленные конспекты лекций до сих пор живут в мастерской. Папа с любовью хранил и с гордостью показывал гостям найденный им на раскопках и подаренный ему профессором ВД. Блаватским за хорошую работу маленький римский светильник. Может быть, этот светильник стал «первым камушком» в отношении Ивана Горина к тому, что ему довелось спасать, восстанавливать и сохранять.

Несмотря на такую занятость учебой, студент Горин на 2-м курсе успел не только влюбиться, но и жениться.

Вроде бы не предполагающее романтики общение старосты курса Ивана Горина с комсоргом Милой Горловой (моей будущей мамой), которая подкладывала в карманы его шинели кусочки хлеба и сливочного масла и у которой дома был даже кабинетный рояль, закончилось свадьбой, хотя у них были большие сомнения: а можно ли вообще жениться в год смерти Сталина? Папа переселился в дом на улице Красная Пресня, по соседству с популярной в Москве баней с лебедями на фронтоне. Не помню точно, в каком это было году: баню стали ломать, и мы с папой, проходя мимо, «точили зуб» на замечательные чугунные решетки в стиле модерн, что стояли по бокам фронтона. Но не успели, кто-то оказался проворнее. Интересно бы знать, где они сейчас?

Некоторое хулиганство, присущее Ивану Горину, проявлялось в чем угодно, только не в отношении к своему делу. В мастерской лежит папка с его студенческими работами. Как тщательно, как старательно отрисованы гипсы, вазы, как любовно сделаны копии пейзажей и натюрмортов знаменитых живописцев! И в первых самостоятельных paботах еще присутствует «академическое» старание. Но уже через год после окончания МГУ появляются работы, которые свидетельствуют о живой, самостоятельной душе художника. Пейзажи «Гора Митридат», «Храм-музей в Керчи», «Водопад в самшитовом ущелье» — в них уже присутствуют элементы собственного видения. Нежного, веселого, очень душевного.

Все время, не занятое служебными или семейными делами, папа отдавал живописи. Помню поездку на Кавказ (хотя мне было всего 5 лет). Головинка, море, круглые теплые камни. И папа под «художественным» зонтом — пишет, пишет с утра до вечера. «Ваня, перекуси что-нибудь, искупайся!» — «А? Да, сейчас». И продолжает писать.

Почти невозможно выстроить какую-то определенную последовательность действий, событий в жизни Ивана Горина. От основной дороги все время отходят некие тропинки других занятий, увлечений. Его служба началась в 1956 году в качестве художника-реставратора темперной живописи в Государственных центральных художественно-реставрационных мастерских (впоследствии — ВХНРЦ имени И.Э.Грабаря). Пожалуй, самое спокойное время в его жизни. Приходил домой не поздно, ужинал, рассказывал о том, что было нового в этот день, и садился реставрировать иконы. Забираясь к папе на колени, я завороженно следила за процессом постановки компрессов, за появлением из-под мутнокоричневой олифы чистого цвета одежд святых, сияющих ликов — папа с удовольствием вытаскивал из небытия великолепные образы. Попутно учил меня собирать старую олифу, грамотно снимать записи, не спешить, не испортить. Корректно дополнять утраты живописного слоя. Из-под его рук выходили восстановленные образы, где при общем целостном впечатлении взгляд профессионала всегда мог отличить авторскую живопись от реставрационных тонировок.

В это же время папа пишет свои первые работы как искусствовед и историк искусства. Статьи об открытиях реставраторов опубликованы в журнале «Искусство» (о плафоне В.А. Серова «Феб Лучезарный» и о работах А. Ма- ньяско). Папа мог бы быть только искусствоведом: более 250 работ опубликовано им в течение жизни — вполне состоявшаяся карьера. Но почти сразу начинается и его государственная деятельность: в 1959 году Ивана Горина назначают старшим инспектором по организации зарубежных выставок отдела изобразительного искусства МК СССР. Первый выезд — Индия. Организация выставок — всегда ответственная работа, нервотрепка и суета. Однако художник Горин успевает написать около 20 пейзажей. Среди них — сияющий «Тадж-Махал» (частное собрание) и изумительный по передаче тяжелого, влажного воздуха «Хайдеба- рад-хауз» (собственность семьи художника). К сожалению, не могу описать другие работы, так как они разошлись по миру, когда я была маленькой, а «фотофиксацию картин» папа почти не делал. Помню только, что было что-то очень красивое с индийскими цыганами и еще другое — с пальмами. Искусствовед и реставратор — почти всегда собиратель. Из Индии папа привез акварель художника Дас Гупты — первый подлинник в его коллекции.

Искусствовед Иван Горин не может ограничиться только государственной деятельностью: в 1961 году он поступает в очную аспирантуру НИИ теории и истории изобразительного искусства АХ СССР и в 1965-м защищает диссертацию «Образ современника в советской жанровой живописи». Текст ее, переработанный и дополненный, был в 1969 году издан отдельной книгой и удостоен премии правления Союза художников СССР. Попутно папа пишет статьи о современных ему художниках (Таире Салахове, Павле Никонове, Викторе Иванове, было еще много), тем самым способствуя росту их известности и признанию. Сам же в свободные минуты пишет Москву — Арбат, Красную Пресню, желая сохранить в живописи то, чего уже никогда не будет в натуре. Тогда пробивали Калининский проспект и ломали городские усадьбы на Пресне. К сожалению, я не знаю, куда ушли эти пейзажи. Папа не вел записей о путях своих картин. Еще при жизни его работы вошли в коллекции музеев мира, многих частных собраний. Но общественное признание никогда не было его целью. Он просто жил и просто писал, потому что очень этого хотел. Папа успел создать более полутора тысяч живописных и графических работ, но никогда не прикладывал усилий к обозначению своего места в общем художественном процессе. Его живопись — уединенная молитва, скрытая от посторонних глаз, способ общения художника с Творцом. Его картины отдают теперь зрителю это чувство единения с мирозданием. Пройдя страшный военный путь, папа никогда не писал батальных сюжетов. Сохранилось около 30 рисунков 1945—1951 годов. Это портретные наброски однополчан. Часть из них в коллекции музея на Поклонной горе. Люди на них в военной форме, но это не о войне — это о близких друзьях. Иван Горин не хотел создавать живописные свидетельства ужаса и разрушения. Может быть, то, что половину своей жизни и души он отдал именно спасению и сохранению гибнущих памятников, храмов и произведений искусства, есть следствие пережитого в детстве и юности столкновения с человеческим варварством. Ведь человек творящий не может видеть, как погибает красота.

В 1964 году приказом министра культуры Е.А. Фурцевой Иван Петрович Горин был назначен директором Всесоюзной центральной научно-исследовательской лаборатории консервации и реставрации музейных художественных ценностей (ВЦНИЛКР). И понеслось...

Возвращаясь домой глубоким вечером, папа едва успевал сказать «добрый вечер» и просто падал на кровать. Время его дней летело в беготне по официальным инстанциям, министерствам, пожарным и прочим ведомствам. Хлопоты о ставках для сотрудников, о материальном обеспечении процессов реставрации, о ремонте крыш, унитазов и текущих труб — кто с этим сталкивался, знает, чего это все стоит. На тот момент лаборатория (всего-то 40 человек) располагалась в переулке Островского в части мастерской Веры Мухиной. В какой-то момент (года через 2—3) папа привел меня туда — показать, чем он так занят. «Посмотри, это — мастерская великого скульптора Мухиной, автора «Рабочего и колхозницы», вот модели ее работ, а вот это — фрески, иконы и картины, которые наша лаборатория должна реставрировать». Пожалуй, единственное, что я помню, — огромные окна от пола до потолка (море света) и вороны, каркающие во дворе.

Это было начало долгой трудной работы. За 15 лет (к 1979 году) из маленькой лаборатории папа (он называл ее «ВНЮХ», иронизируя над длинным и несуразным названием) создал, построил Всесоюзный научно-исследовательский институт реставрации, который вскоре во всем мире стали называть «институт Горина» — так широки и серьезны были научные, музейные, реставрационные контакты и сотрудников института, и самого Ивана Горина, представлявшего советскую реставрационную науку в среде крупнейших музейных и реставрационных институтов мира. Число специалистов, занимавшихся реставрацией памятников культуры и истории на строго научной основе, выросло за это время с 40 до 320 человек. Иван Горин сумел создать такой порядок, при котором программа восстановления и сохранения каждого памятника рассматривалась строго индивидуально компетентной комиссией из ведущих специалистов своего дела — искусствоведов, архитекторов, pecтавраторов, химиков, физиков, биологов. К реставрационному процессу впервые были привлечены люди, казалось бы, далекие от искусства: химики изучали составы древних красок, биологи разбирались с грибковыми болезнями камней, досок и холстов; были созданы лаборатории музейного климата, света и многие, многие другие — все перечислить невозможно. Это теперь понятно, что реставрация — процесс комплексный, а не просто «подкраска», а тогда все было почти впервые. Наиболее известные работы института — это восстановление панорамы «Бородинская битва» Рубо, реставрация росписи мавзолея «Гур-Эмир» в Самарканде, сохранение и реставрация древнерусской живописи Кирилло-Белозерского монастыря, фресок Дионисия в Ферапонтово, помощь в реставрации венецианских фресок, пострадавших от наводнения, спасение «Данаи» Рембрандта, восстановление фресок ХШ века в соборе Мирожского монастыря в Пскове. Многое другое заинтересованные люди могли видеть на регулярных выставках «Открытия советских реставраторов», проходивших в залах Академии художеств СССР. Инициатива проведения этих выставок и организация их — полностью заслуга Ивана Петровича Горина. К сожалению, с его уходом из этой жизни такие выставки больше не организовывались.

Создание такой системы сохранения культурного наследия требовало виртуозной организаторской работы. Естественно, что нервные затраты при решении столь больших задач тоже были очень велики. Спасение от общественных баталий художник Иван Горин находил в зимних лесах Подмосковья. В 60—70-е годы папа много писал «зимнюю натуру». С неторопливым удовольствием человека, который предвкушает что-то очень любимое, папа субботними вечерами доставал большой этюдник, лыжи и рюкзак. В этюдник укладывал краски, кисти, растворитель.

В рюкзак — валенки, телогрейку и флягу со спиртом (на морозе надо время от времени добавлять спирт в растворитель, иначе он становится очень вязким). Лыжи любовно натирал мазью соответственно погоде. Чувство удовольствия распространялось по всему дому, появлялось желание как-то присоединиться к тому, что так вкусно предвкушалось. Но эти живописные выезды папа старался совершать один. На электричке он добирался до станции Усово, Перхушково или Фрязино, а дальше шел на лыжах по лесу, пока что-то не остановит. Так появилось большое количество знаменитых «горинских зим». Почти все они сейчас в частных собраниях. Одна из них, «Зимний сон», показанная на весенней выставке МОСХа в 1969 году и даже удостоенная отзыва в одной из центральных газет, совершенно особенная.

Хорошо помню тот день. Папа уехал, как обычно, «еще до света», а часов в 12 начался сильнейший снегопад. Большие хлопья мокрого снега просто накрыли Москву. Мы думали, что «живописный день» не состоится, что папа вот- вот вернется мокрый и огорченный. Однако он вернулся, когда уже стемнело. Действительно мокрый и мрачный, с работой, завернутой в целлофан, и совершенно распухшим от влаги этюдником. Сказал: «Ничего не вышло. Снег все перекрыл. Только зря промучился». На все просьбы показать работу, отвечал: «Не хочу». Только перед сном, со словами «хоть картонку надо спасти» развернул. И обалдели мы все, и сам папа: живой мокрый снег лежал на ветках таинственного зимнего леса. Непонятным образом в сплошной пелене метели папе удалось уловить эту непередаваемую тайну зимнего леса. Вместе с солнечным, почти рождественским пейзажем «Зима в Подмосковье» работа «Зимний сон» стала «представительской», визитной карточкой зимних пейзажей Ивана Горина.

В 1970-е годы институт переезжает на территорию бывшего Новоспасского монастыря. Разрушенные постройки монастырского комплекса, главный собор, из которого только что вывезли архив, корова, живущая на колокольне, — и смех, и грех — и реальная непосильная работа по спасению зданий монастыря и приспособлению их к нуждам лабораторий института реставрации. И опять, как много лет назад, папа вынужден заниматься не только задачами реставрационной науки, но и чисто хозяйственными вопросами, чтобы обеспечить сотрудников института нормальными условиями для работы. Отдушиной, как и раньше, была живопись. Частые зарубежные командировки превращаются для Горина в своего рода ритуальную программу: доклад на утреннем заседании, а вместо обеда — пейзаж; доклад на вечернем заседании, а вместо ужина — пейзаж или два пейзажа. Где-то в 1970-е годы папа «завел» себе походный складной этюдничек: элементарная складная коробочка, надевается на палец, внутри — маленькие тюбики масляных красок, миниатюрный флакон растворителя и несколько картонок 13x18. «Коробочка» способна в два раза увеличиваться, тогда размеры картонок — 18x26 см. И вот, по долгу службы оказываясь в самых разных странах мира, папа помимо основной деятельности (экспертные поездки по спасению различных памятников, конференции по обмену реставрационным опытом, совещания Международного совета музеев, баталии на тему «реставрация — реконструкция — консервация») всегда находил время для живописи. Если времени было совсем мало — значит, это были акварели или рисунки. Если чуть больше — масло. Из рисунков перед глазами стоит «Часовня Св. Анастасии в Пьемонте» — группа реставраторов под большим зонтом идет в гору (частное собрание), из акварелей — «Вьетнам. Река Хуэ» (частное собрание).

С 1975 по 1987 год Иван Горин был членом Международного совета музеев (ICOM). Избирался членом Дирекционного совета и вице-президентом рабочей группы социалистических стран. Его опыт, знания, чутье эксперта очень ценили и в совете музеев, и в тех странах, где он оказывал реальную помощь в решении проблем реставрации памятников культуры. Одно время его настоятельно приглашали перейти на работу в ЮНЕСКО. Однако папа решил, что не может оставить институт. С присущим ему юмором рассказывал папа о поездке в Тунис, где ему предлагали островок в Средиземном море с помпезной виллой, яхтой и т.д. — лишь бы он остался жить и работать в Тунисе и возглавить в этом регионе организацию реставрационного дела.

Иван Горин объездил почти все страны мира. Ритуальным действием стало и его возвращение из командировок. К его приезду вся семья собиралась в Печатниках. Папа прожил на Пресне 20 лет, там появились на свет и я, и моя сестра. Но ему всегда хотелось собственного пространства, и в 1970-х он строит кооперативную квартиру в Печатниках. Река под окном, Коломенское на другом берегу — папа был счастлив. Он почему-то не замечал унылой убогости этого квартала. Помню такой случай. Галина Вишневская, которая зачем-то приезжала к папе в начале 1990-х, разыскивая его дом среди одинаковых облезлых коробок, с ужасом спросила: «И здесь люди живут?». На что ее спутница ответила: «И еще какие!». Так вот, вся семья — бабушка, мама, сестра Василиса, я, мой муж Володя, наша дочь Маша, кот Моисей — к назначенному времени приезда собираемся в Печатниках. Несмотря на то, что у папы были свои ключи, возвращаясь из поездок, он всегда звонил в дверь, входил с чемоданом, этюдником, весь обвешенный багажом. Дальше происходило некое таинство: сначала он рассказывал, где был и что видел, потом все ели, пили и закусывали, а потом открывался чемодан. Сперва извлекались подарки — элегантно упакованные свертки с приятными «штучками» в сопровождении рассказов «где, как и почему». Потом, с некоторой застенчивостью или с гордостью — живопись. А еще — слайды с места событий. Если, показывая живопись, папа, как всякий художник, был напряжен в ожидании оценки (прежде всего от меня или от Володи), то в демонстрации слайдов искусствовед в нем разворачивался в полном блеске. С каким упоением он показывал шедевры мирового искусства, сфотографированные так, как он их увидел! С каким восторгом комментировал виды пирамид Мексики, парков Голландии, древностей Туниса или дворцов Венеции! Собрание слайдов, созданное папой, — это фактически индивидуальная история искусств, отличающаяся необычной полнотой (почти всемирная) и абсолютно личной любовью человека, пощупавшего все это своими руками. Папа пользовался этими слайдами, преподавая в Литературном институте историю искусств. Пользуемся этим бесценным собранием теперь и мы. Часто показ живописных работ сопровождался еще и забавными историями. Например, пейзаж «Сан-Марко. Венеция». Папа достает картинку и, как бы извиняясь, говорит мне: «Понимаешь, это третья. Пришел на площадь, сел писать, а там — немцы: «Продай, да продай». А рядом тетка, толстая такая, кофты продает, ручной вязки из овечьей шерсти. Очень здорово, а денег нет. Ну, продал картинку, купил кофту, сел писать еще. Опять подходят — продай! Думаю, жене кофту — дочь расстроится, дочери кофту — жена обидится. Опять продал, купил кофту. Потом сел и написал третью, вот это — она и есть. Но, кажется, первая была лучше!», — и достает из чемодана две кофты. А вот еще история. В одной из поездок на представительный форум все его участники были размещены в очень приличной гостинице. Администрация отеля вывесила на двери номеров красивые таблички с именами проживающих в них гостей. На многих табличках, как и подобало, перед именами стоял титул: «дюк» такой-то. Таких «дюков» на этаже оказалось довольно много. Один из членов советской делегации счел оскорбительным для себя отсутствие на табличке перед его именем такой же приставки. И «поправил» табличку. Получилось что-то вроде «дюк Иванов». Папа, увидев это, тоже усовершенствовал табличку, добавив перед этим «дюком» еще три русские буквы... Историй, связанных с написанием картин, музейной или хозяйственной деятельностью, а тем более с международными контактами, — в его жизни великое множество. Рассказать здесь все, конечно, невозможно.

По роду деятельности Иван Горин общался с огромным количеством людей. Он их любил, он им много помогал. Сколько выговоров «по партийной линии» получил он за то, что до последней возможности не увольнял сотрудников в 1970—1980-е годы, уезжавших на ПМЖ в другие страны. Сколько талантливых, не вписывавшихся в стандарты специалистов нашли во ВНИИРе понимание и достойную работу! Встречи с людьми, нуждающимися в помощи, защите, разбор «проблемных» ситуаций папа, как правило, проводил в мастерской. Укромный подвал на Тишинке он нашел в конце 1960-х годов. Пройдя очередную цепь инстанций, сумел оформить его как мастерскую от Союза художников. Когда мы впервые вошли в это помещение — увидели «тихий ужас» (думаю, многим художникам знакомый). Выбитые окна, гнилые полы, обломки фанерных перегородок, мусора — по пояс, кошками воняет... Оттуда только-только выехали четыре (!) семьи. А папа с гордостью показывал мне все это хозяйство и говорил: «Представляешь, как здорово! Мы сейчас вот это и это сделаем — замечательная будет мастерская!» И оказался прав. Как-то действительно «все это» сделали, и мастерская «зажила». Обстановка постепенно составлялась из более или менее старинной мебели, собранной по окрестным помойкам: когда в 1970-е расселяли и ломали особняки в Грузинских переулках, люди многое просто бросали. «Сапожник всегда без сапог!» — отреставрировать эту мебель папа все собирался, собирался... Но и просто отмытая, она создавала определенное настроение в подвале со сводчатым потолком. Какие люди посещали этот подвал! Гостевая книга хранит рисунки Вернера Клемке, художников почти всех стран Европы, автографы ведущих музейных работников и реставраторов и просто добрые слова хороших друзей.

Папа часто рисовал людей, с которыми встречался. Очень много набросков и рисунков, сделанных на заседаниях, в поездках, во время застолий... Сослуживцы, иностранные коллеги, известные деятели и случайные попутчики — графический образ человека второй половины XX века. С первого взгляда узнаваемые лица, точно уловленные характеры. «Что ни рисунок — то приговор!» — сказал один известный реставратор. Но это не шаржи. Рисунки не злы, они скорее добры и проникнуты любовью. Просто талант художника подсознательно выявлял суть человека. Папа не относился серьезно к этим рисункам и не экспонировал их. Осенью 2006 года в выставочном зале ВНИИР (теперь — ГосНИИР), в доме Палибина на улице Бурденко, прошла выставка памяти Ивана Горина. Вместе с известными и любимыми пейзажами были показаны и две сотни рисунков. Реставраторы института, сотрудники Академии художеств, директора музеев со смехом и благодарностью «встречали» свои портреты и только удивлялись: «Когда же Иван и это успел?».

Вполне возможно, что, имея специальное художественное образование и больше времени для живописи, Иван Горин стал бы другим художником. Но — не думаю. Столь сильная любовь к красоте мира не зависит кардинально ни от полного специального художественного образования, ни от отсутствия его. Абсолютно профессиональная поверхность его холстов (и «внутренность») гораздо более технологична, чем у большинства современных художников. Богатый реставрационный опыт, знание технологии живописи самых разных эпох сослужили здесь отличную службу. Изумляет одно обстоятельство: огромная «насмотренность» глаза эксперта, безошибочно определяющего принадлежность той или иной вещи определенному времени, школе, художнику никак не отразилась на собственном стиле живописи. Казалось бы, папе, отреставрировавшему собственными руками столько картин и икон, было легко попасть под влияние кого-либо. Но нет, живописный стиль Ивана Горина индивидуален, узнаваем в море современной живописи. Характерный легкий мазок, своеобразная композиция: фрагмент как основополагающая часть целого. Если разбирать его произведения во времени, видно, как постепенно от десятилетия к десятилетию художник сосредоточивает свое внимание именно на «фрагментах» происходящего, как бы убеждаясь в том, что даже в портрете маленького цветка может отразиться образ мироздания.

Как ученый по одной клетке организма составляет представление о жившем когда-то звере или человеке, так, например, глядя на пейзаж «Дворик на Красной Пресне», вы чувствуете образ и атмосферу Москвы начала 60-х годов XX века.

Решая грандиозные организаторские и реставрационные задачи мирового значения, папа никогда не писал масштабных декларативных полотен. Как и в своей государственной работе он не декларировал что-либо, а просто делал это, вкладывая все силы души, так и в живописи — писал то, что ему было дорого, то, в чем видел красоту бытия. Улицы, дома, солнце и дождь, деревья и реки, свой сад и чужие города. Его живопись потрясающе настоящая. Даже самый неискушенный зритель наряду с искусствоведами- профессионалами останавливается и говорит: «О!». Любовь, тепло, наслаждение красками Божьего мира, выраженные языком живописи, просто льются с его холстов и сразу включают в общение лучшие стороны человеческой души. Это общение бесконечно, как бесконечно было желание папы писать везде, где бы он ни находился.

Несмотря на то, что он совсем не беспокоился о признании своих заслуг как художника, его работы находятся теперь во многих музеях России и мира, во многих частных собраниях. Его государственная деятельность признана современниками: орден Дружбы народов, орден Отечественной войны I степени, звания «Заслуженный деятель искусств России» и «Заслуженный работник Польской культуры». В 2000 году Международный совет музеев избрал его своим почетным членом. Конечно, папа гордился такой высокой оценкой своего труда. Но не внешние формы составляли существо его жизни. Во всех направлениях деятельности Ивана Горина — веселого, доброго человека с очень красивым голосом — просматривается главное: настоящая мужская любовь к окружающему миру. Любовь, выраженная в спасенных памятниках, написанных картинах, в статьях, книгах, в построенных домах и посаженных деревьях. Любовь, предполагающая как наслаждение, так и ответственность.

В 1992 году Иван Петрович Горин ушел с поста директора ВНИИР. Он уже не чувствовал себя в силах тянуть дальше такой большой воз — сказалось простреленное на войне легкое. Папе было очень трудно дышать. Он остался работать в должности старшего научного сотрудника института. Но перед уходом успел осуществить еще одно глобальное действие. Дело было в том, что ВНИИР выселили из Новоспасского. Монастырь вернули церкви. И папа в кратчайший срок сумел найти и «выбить» для института достойное помещение — путевой дворец царицы Елизаветы в Лефортово. Полноценно заняться реставрацией дворца и приспособлением помещений под нужды института папа уже не мог. Но здание добыл. В большом парадном холле этого дворца в 2000 году прошла его юбилейная (к 75-летию) выставка. На фоне этой выставки Ивана Петровича поздравляли с юбилеем представители всех ведущих музеев России. Торжество получилось замечательное. Завершающее впечатление: папу со всеми цветами и подарками было сложно сначала разместить в машине, а потом извлечь его из нее.

Уйдя «из директоров», Иван Горин с наслаждением занялся реставрацией, живописью, научными трудами. Реставрировал только иконы. Живописные произведения неожиданно приобрели более абстрактно-романтическую форму (например, пейзаж «Воспоминание об озере»). Естественно, больше времени он стал проводить на даче, где раньше бывал от силы дней 15—20 в году. И все пытался осуществить давнюю мечту: вырастить лук-репку. В предыдущие годы почти каждую весну (если был в России) он покупал банку лука-севка, тщательно копал грядку и очень торжественно, на строго выверенном расстоянии высаживал луковки. Но каждый раз вместо того, чтобы увеличиваться в размере, луковки умножались в количестве. На месте одной посеянной получалось штук 12 таких же маленьких луковок. Мы их радостно съедали, а папа, расстраиваясь и недоумевая, тем не менее с оптимизмом ждал следующей весны. Кажется, в 2001 году из всего посеянного одна луковица все же выросла.

Конечно, хотелось бы больше рассказать не о том, что было «на виду». Профессиональная деятельность Ивана Петровича Горина как широко, так и мало известна. Может быть, это закономерно для деятелей культуры — ведь ежедневный кропотливый труд, понятный лишь профессионалам, почти всегда остается в тени. Но думаю, что об этой «ежедневное™» — исследованиях, надеждах, отчаяниях и победах — лучше могут рассказать люди, непосредственно работавшие с папой, спасшие вместе с ним не одно произведение искусства, сделавшие вместе с ним не одно открытие.

Папа умер в 2003 году, под праздник Успения Богоматери. Я поехала в Новоспасский монастырь — казалось, что отпевание должно быть именно там, где папа провел почти двадцать лет жизни, создавая институт реставрации, сохраняя и восстанавливая собор и здания монастыря. Однако мне ответили, что отпевания проводят не в самом монастыре, а в храме Сорока Мучеников Севастийских, что напротив главных ворот. Когда институт находился в монастыре, в здании этого храма размещалось отделение Госавтоинспекции. Лил дождь. Я вошла в этот храм, еще не до конца восстановленный, — белые стены, незаконченный иконостас, — но светлый, словно умытый. Спросила батюшку, а он мне говорит: «Невозможно — Успение Богоматери. Все певчие заняты в монастыре». Я расплакалась: «Конечно, могу пойти и в другой храм, но отец двадцать лет проработал в монастыре». И вдруг батюшка, отец Валерий, говорит: «Так это Горин? Иван Петрович? Я защищал у него диплом реставратора в Училище 1905 года!» Отец Валерий сделал невозможное — нашел полный состав певчих, которые ждали нас три часа, пока мы с ума сходили в жуткой пробке. С каким глубоким чувством вел службу отец Валерий — как будто снова сдавал экзамен любимому и уважаемому учителю! И в последний путь папу проводили от ворот Новоспасского монастыря.

Елена ГОРИНА

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 65 (март 2009), стр.74