Еще раз о Каслях

Я люблю возвращаться к прежним встречам, старым, уже отслужившим свое, записям в рабочих блокнотах. Кажется, все в них пройдено и давно успело отдать, что могло. Но так только кажется. Минуты нового возвращения к ним — это как прогулки по знакомым дорогам: стоит углубиться подальше, и непременно увидишь, чего не замечал прежде. Так и в собственных рабочих записях. Всегда отыщутся в ник белые пятна, незаполненные пробелы и возможность оттолкнуться от них.

Ушедшее время

Каких только отзывов не подарили печатные источники Каслинскому заводу (илл. 1), его знаменитому художественному литью! Приходилось встречать восторженные: «Каслинские литые изделия настолько хороши сами по себе и пользуются такой прочной репутацией, что рекомендовать их и рекламировать совершенно излишне» (Д.Н. Мамин-Сибиряк).

По-журналистски деловито откликнулся П.П. Бажов: «Самое заметное в цехе — обилие движения. Бегут литейщики с ковшами к вагранке во все концы здания. Снуют взад и вперед подготовляющие формы. Носятся женщины с готовой поделкой».

И он же в лирически-былинном духе: «Против Каслинских мастеров по фигурному литью никто выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а не один вровень не поставишь. Многие охотились своим литьем каслинцев обогнать, да не вышло».

И уж совсем официально, на языке документов оповещали о заводе архивы (см.: Свистунов В. История Каслинского завода 1745—1990 гг.. Статистическое описание завода. 1876).

Обилие впечатлений, завидное единодушие мнений общую картину не упрощали, а каждое по-своему дополняли ее. Таким дополнением видятся и собственные свидетельства, полученные в разное время от разных людей, для кого завод был их жизнью и работой (илл. 2).

Этот рассказ записан со слов старого рабочего Петра Алексеевича Мочалина (время — начало XIX века):

«Отдельная формовочная на 70—-80 человек с учениками называлась «Горенка». Заработок — выше других рабочих. Работали — кто сколько хотел — 10—18 часов. Предел заработка 22—30 рублей. Расчет двухнедельный.

На других заводах заработок был выше, чем в Кыштымском горном округе. Почему? Касли стояли на стыке горной и еланной (лесной) окрестностей. Постоянному пешему (безлошадному) рабочему полагалось 5 десятин пахотной земли, 20 кубометров дров. Конному — то же, при условии вывоза определенного количества дров. Малая зарплата толкала на приусадебное хозяйство. Были рабочие, которых не связывало ничего, а другие сеяли все. Некоторые отказывались от земли или отдавали ее в аренду.

Отец мой сеял 1—2 десятины. Он был безлошадником. Дедушка сеял отцу за плату.

Многие рабочие занимались рыбалкой. Это и развлечение и приварок. У некоторых были свои сети.

На страду с половины июля, с Ильина дня, завод становился на ремонт на пять недель. Зарплату не получали.

Заводоуправление иногда давало рабочим ссуды, которые погашали зарплатой. В каждом цехе имелись свои иконы. Цех не работал в «день своего святого», это был цеховой праздник.

Весной отмечал такой день цех художественного литья. С иконами шли в цех, здесь же было богослужение. К цеховому празднику хозяин не подносил, пили на свои. Только к Новому году хозяин подносил на шкалик — 8 копеек.

Каждый рабочий подходил к кассе, ставил номер бирки, получал деньги. Это заносилось в расчетную книжку. За шкалик ставилось: «оплачено». У кассира была для расчета мелочь.

Рабочий мог не выходить на работу день, два, неделю — не увольняли. Норм выработки не существовало. В других цехах, кроме горенки, работа шла в две смены. Ко второй смене бывало так: рабочий наработается днем дома, набьет в цехе опоки, вытряхнет горячий песок, расстелет на нем свой зипун и спит. Уставщик ходит мимо и — ни слова.

Инструмент был заводской. Для припыла формы требовались мешочки. Давали рабочему материал, электроосвещение с 1900 гг. было, но мало. Лампы таскали сами рабочие, керосин был заводской».

Обед большинству рабочих чаще всего приносили на завод родные. От дочери формовщика Михаила Васильевича Торокина я услышала, как она сама выполняла это домашнее поручение:

— Бывало, бабушка скажет: «Нюрка, корову-то сгонишь — не ложись. Отцу есть неси».

Потомственный каслинец Александр Семенович Гилев, чьи отец и дед работали на заводе, снова повел в далекие времена:

— Вот вам про деда... Бывало, на завод соберется — бабка ему постирает штаны, рубаху. Тогда еще не было утюгов — только каток и валек, прокатает чистое — дед на работу пойдет. Однажды пошел и вернулся — штаны вчера бабка забыла постирать. Стирка эта каждый день повторялась.

А почти через 6о лет к этой же привычке аккуратности, несвойственной, казалось бы, заведомо грязному производству, обратился бывший формовщик Василий Тимофеевич Голоднев, начальник смены литейного цеха:

— Завод был довольно культурный — соринки не найдешь. В 1925 году на территории завода подбирали случайный шлак, разбивали его и сдавали в переплавку, платили за него полкопейки за фунт (илл. 3).

Смолье доставляли на лошадях, расщепляли на заводе и выдавали рабочим. Каждый разводил маленький костерок и подкапчивал форму. Накрывали под заливку, а художественное литье — части для формы — дополнительно сушили...

Согласна, что все это — лишь отдельные детали, мелкие частности, которые сохранила записная книжка. И все же у моих собеседников есть право на собственный взнос в копилку памяти.

Так ведь теперь уже никто не расскажет и не сошлется на увиденное своими глазами.

О старом заводе уже просто некому вспоминать.

Ушло время...

Кобелев с сыновьями в Каслях и другие

Первому упоминанию о частном литейном производстве в Каслях отведено в моих записях всего несколько слов: «Михаил Никитич Тимофеев небольшой заводик имели. А раньше овчины выделывали, шубы шили».

Пометила, как услышалось. А множественное число — «имели» — это потому, что владел Тимофеев производством совместно с сыном Григорием, что и было отмечено его личным клеймом на отливках.

Клеймо представляло собой традиционный прямоугольник с надписью: «М.Н. ТИМОФЕЕВ СЪ С-МЪ В К. 3.».

Впечатляюще знакомил с производством Тимофеева прейскурант изделий его завода. Выполненный со знанием дела, он сразу же обращал внимание на качество своей продукции. Обложку прейскуранта открывало большое изображение серебряной медали «За трудолюбие и искусство от Министерства Финансов», полученной чугунолитейным заводом Тимофеева за участие в выставке в Казани (илл. 4).

Как свидетельствуют архивы Каслинского городского музея художественного литья, в Каслях, кроме главного, известного железоделательного и чугунолитейного, завода, работали четыре частных литейных (вагранки) — Михаила Никитича Тимофеева, Григория Яковлевича Кобелева, Терентия Дмитриевича Теплякова и Петра Ефимовича Плотиннова. Все они в разных количествах выпускали не только хозяйственное, но и художественное литье.

В 1978 году Уральский государственный университет отправил в Касли фольклорную экспедицию студентов для записей воспоминаний старожилов о прошлом завода. Среди материалов экспедиции я нашла рассказ 7 5-летнего Николая Федоровича Торокина об одном из частных литейщиков Каслей Т.Д. Теплякове.

«Терентия Дмитриевича в народе звали «Терешенька», а его хозяйство — «Терешенькин завод». Поговаривают, будто среди хозяев он первый был. Да куда там! Кузница своя была — это правда. Ковал подковки, гвоздики. Домишко даже не свой был — жил у тетки, а тетка богатая: золотые серьги, кольца носила.

Он на гвоздарке ковал, а мимо из завода песок, шлак вывозили, чугунишки небольшие попадались. Ребята искали их в песке и Терешеньке за копейку сдавали. (Как видно, традиция сбора «мелкого» чугуна существовала издавна. — И.П.) Он, где копейку-другую себе присвоит.

Потом Терентий сделал себе вагранку, открыл небольшой заводик, токарные станки поставил. Это уж ближе к революции в 1912—1913 гг. Тогда и большой дом себе выстроил».

По сравнению с недавним прошлым к 1910 году масштабы выпуска художественной продукции в Каслях значительно возросли. Если к концу XIX века в поселке было всего две частных вагранки — Константина Хорошенина и Артемия Теплякова, то появление новых четырех и даже пяти литейных, выпускавших собственное литье, говорило само за себя.

Прежние литейные — К. Хорошенина и А. Теплякова — художественным литьем не занимались. Принято считать, что не занимался им и еще один частник — Григорий Гуськов. Однако мне приходилось держать в руках замечательную работу литейной Гуськова — прекрасно отчеканенную пепельницу «Испанка с веером» (илл. 5), клеймо на которой не только подтверждало ее принадлежность к литейной Гуськова («Г.И.ГУС.»), но и свидетельствовало о качестве работы. На вещи присутствовало клеймо медали «За полезные труды» — награды, полученной за участие в выставке. Г. Гуськов открыл собственную вагранку в 1902 году.

Частные владельцы каждый по-своему боролись за признание и авторитет своего производства. И если М.Н. Тимофеев старался привлечь покупателей выпуском прейскуранта собственных изделий (он распространялся в Екатеринбурге, Перми, Нижнем Тагиле и других городах), то солидное производство Кобелева с сыновьями, на котором к 1917 году насчитывалось до 200 человек, выступало в Каслях в качестве одного из главных соперников «большого» завода.

К сожалению, сегодня мало что известно о производителях частной художественной продукции в Каслях. То, что сохранилось — фотографии или немногие отливки разных предметов, подтверждают лишь сам факт существования обширного рынка изделий в Каслях. Что же касается подробностей, анализа этого явления, то такие возможности выпадают крайне редко.

Так случилось, что наиболее полные сведения мне удалось получить о частном производстве Григория Яковлевича Кобелева с сыновьями в Каслях. Это произошло благодаря возможности познакомиться с неопубликованными рабочими записями уральского писателя Порфирия Илларионовича Ратушного, который побывал в Каслях в 1935 году.

Как водится, в записях «для себя» многое остается за кадром, на усмотрение памяти, полагая, что «и так все понятно», а потому важные детали уже не исчезнут.

Каким же обманом оборачивается чаще всего эта уверенность!

Многие отрывочные фразы в записках Ратушного без хозяина (писатель был репрессирован в 1938 году) так и остались полунамеком. Однако и они позволяют получить представление о кобелевском производстве.

«Дело» свое Григорий Кобелев получил из рук тестя Константина Хорошенина, за которым числилась с 1880 года собственная вагранка. Зять Григорий оказался человеком с размахом, и уже через короткое время сравнение было в его пользу. Если у Хорошенина поначалу числилось всего трое рабочих, то у Кобелева — 40, а позднее доходило и до 200. Не грешило и качество. Даже хозяйственное литье имело толщину в 1,5 мм.

Литейная Кобелева начала повторять отливки главного Каслинского завода (илл. 6—9). Правда, сопутствовала этому далеко не лестная репутация. Рассказывали, что воровали для Кобелева с завода готовые модели. Расчеканивали их и лили. Зато и собственные модели были выставлены напоказ. Распоряжался ими хозяин по своему усмотрению.

Читаю: «убери, Сергей, образцы с глаз подальше (сын Сергей заведовал моделями. — И.П.). Они нам только в убыток».

Была при литейной Кобелева собственная продуктовая лавочка — «Бакалея», товаром которой могли рассчитываться с рабочими. Содержал хозяин на свои средства ближний монастырь, покупал и жертвовал для церквей иконы.

Главное же, на что упирал Ратушный как современник непримиримых 30-х годов, была грабительская классовая сущность Кобелева. По представлению писателя, уж если собственник — значит, хапуга и жулик, и потому с особой добросовестностью записывал колоритные детали. Приходит, к примеру, рабочий за расчетом, а в лавочке тут же бухгалтер на костяшках прикинет лишнее — как без того... Даже с внешностью по этим сведениям Кобелеву не повезло: «Был он неповоротлив, толст, руки на животе не сходились. Ног своих не видел». Ни дать ни взять — плакатное изображение мироеда... Еще узнавалось про заводские пьянки, умение уберечь сыновей от призыва в армию, оставить их «работать на оборону» у себя в Каслях.

Умер Кобелев от паралича в 1914 году, на кладбище монастыря его и похоронили.

После смерти отца производство перешло к старшему сыну Александру. По данным П.И. Ратушного, в годы Гражданской войны он «ушел с белыми и все кончилось».

Сегодня неоткуда почерпнуть какие-то новые сведения о частном заводе Кобелева — не осталось тому в Каслях живых свидетелей, и я не надеялась дополнить свой небогатый багаж. Неожиданно через много лет мне довелось продолжить начатое знакомство. Помогла тому свердловчанка Клавдия Петровна Гусева, что оказалась внучкой каслинского заводчика — дочерью Елизаветы — одной из девяти детей Г.Я. Кобелева.

Не очень красноречивой оказалась повидавшая в своей жизни лиха уже немолодая внучка. Но и немногословьем своим все расставила по местам. Объяснила: приписка на заводском клейме «с сыновьями» — для справедливости, поскольку все три сына, Александр, Сергей и Геннадий, были при деле и каждый обязанности свои исполнял.

Платили на кобелевской вагранке на совесть. Заработок всегда был. По праздникам — мама говорила — развозили по адресам рабочим на подводах подарки...

Клавдия Петровна посчитала обязательным вспомнить, как однажды услышала: «Таких, как Григорий Яковлевич, не было, нет и не будет...» Отыскала для меня и семейную реликвию — портрет, сделанный у фотографа Кокшарова в Кыштыме. На снимке — уже в годах — округлое мужское лицо с аккуратной бородкой лопаточкой и пушистыми усами. Большой лоб и веселые лукавые глаза открывали способности и силу...

Всю жизнь мечтал Григорий Яковлевич о собственной Кобелевской улице, и она ему почти удалась — больше десятка домов стало его собственностью. У каждого сына — своя усадьба.

К сожалению, в дальнейшем выяснилось, что Клавдия Петровна, скорее всего, ошибалась. Сопоставление дат, советы с родственниками позволили предположить, что на фотографии похожий на отца его сын Геннадий, один из совладельцев литейного производства (илл. 10).

А моя собеседница снова вернулась к предмету нашего разговора.

— Умнейший человек был, между прочим, — отметила Клавдия Петровна.

— Хозяин...

Сказала, как нашла нужным сказать. А может таким он и был — главный распорядитель артели «ГЛ. Кобелева с сыновьями в Каслях». Ведь что ни говори — внучка знала о своем дедушке гораздо больше, чем я...

Обретения и потери

Интересно проследить, как в конце XIX века стремительно рос поток того чугунного товара, который предлагал покупателям небольшой завод русской глубинки.

Речь идет о предложениях торговых прейскурантов Каслинского завода на Урале, начавшего производство «кабинетного» художественного литья. Нетрудно убедиться в том, что повседневные потребности в красоте не обманули ожиданий владельцев завода и получили признание не только в России, но и за рубежом.

Уже первый каталог изделий завода в 1876 году предложил покупателям 180 наименований изделий художественного литья... Еще более полный перечень был представлен в прейскуранте чугунным, ваграночным, кабинетным вещам Каслинского завода, подготовленный к Урало-Сибирской выставке 1887 года. Среди фигур животных только моделей лошадей и собак в нем насчитывалось более десятка. В последнем же торговом прейскуранте, выпущенном в 1913 году в Екатеринбурге, значилось 759 наименований.

Замечательно, что почти все это разнообразие изделий, огромная коллекция литья были собраны в Кыштыме, в доме бывшего владельца завода купца Расторгуева, ставшего также резиденцией управляющего горным округом Павла Михайловича Карпинского (илл. 11). По его указанию коллекция постоянно пополнялась.

В 1899 году гостем этого дома был известный русский ученый Дмитрий Иванович Менделеев.

Коллекция привела Менделеева в восторг. Об этом он не раз упоминал впоследствии в своей книге «Уральская железная промышленность».

Приведу первый, не столь известный, отзыв ученого:

«В Каслинском заводе производится отливка художественных изделий, удивительных по тонкости и изяществу работы. В Кыштымском заводе (илл. 12) есть музей, где хранятся образцы всех каслинских изделий... Трудно поверить, до какой виртуозности доведены отливки из чугуна: например, отливаются из чугуна цепочки для часов, состоящие из мелких цельных колечек...»

В другом, ныне широко растиражированном, отзыве Менделеев дает волю своим чувствам: «Видаля на выставках это литье, не раз сам купил в Екатеринбурге прекрасные образцы, но то, что увидал в Кыштыме, где склад или, вернее, музей этих отливок, то превзошло все ллои ожидания. Отливка тончайших медалей, бюстов и статуй так тонка и чиста, что во всех отношениях не уступает бронзовой».

Павел Михайлович признался, что невольно приходилось сдерживаться: «...хвалить мне было нельзя, тут уже

Азия и как похвалишь — Павел Михайлович велит отставить и послать (т. е. подарить. — И.П.). Поневоле надо было, наконец, молчать...»

Коллекция в доме Расторгуева оказалась последней возможностью познакомиться с художественным литьем Каслинского завода наиболее полно.

Конечно, немало образцов литья, его бронзовых моделей хранилось на самом заводе, но в основном это был рабочий материал, необходимый производству. К сожалению, время добавило к истории коллекции литья другие страницы, в которых главным содержанием стали не обретения, а потери.

Полистаем некоторые из них.

Особые испытания принесли Кыштымскому горному округу годы гражданской войны. Неоднократный переход власти от красных к белым, хозяйничайнье чехов в 1918-м вспоминаются в эти годы кровавым беспределом. Не только люди — само производство теряло себя непредсказуемо и невосполнимо.

Еще и сегодня можно услышать в Каслях историю о том, как во время боевых действий были направлены на передовую ящики с пулеметными лентами, но только вместо лент в них оказались бронзовые модели.

Так случилось, что когда белые и чехи покидали Касли, то для вывоза на восток они подготовили несколько десятков ящиков с моделями и другой заводской продукцией. Ящики были тщательно упакованы и отправлены в Кыштым на лошадях. На выезде из Кыштыма стояли войска. Им по ошибке и достались эти ящики.

Впоследствии многие видели, как мальчишки играли на улицах бронзовыми и чугунными статуэтками, а старухи торговали ими вместо игрушек. Часть ящиков все же на завод возвратилась.

Об этом вскользь упоминается в книге М. Репина «Касли»: «По пути белогвардейцы пытались ограбить завод и поселок. Старые мастера прятали на заводских чердаках любимые модели, но все же несколько ящиков ценных художественных моделей попали в руки колчаковских бандитов и пропали бесследно».

Судьбу коллекции бывшего расторгуевского дома можно проследить и в более поздние сроки. Я познакомилась с перепиской Уралоблмузея в Свердловске (ныне Екатеринбурге) с Кыштымским медеэлектролитным заводом, новым распорядителем коллекции художественного литья, и смогла узнать, как медленно, но неуклонно таяло прежнее собрание. В лучшем случае предметы переселялись в Свердловск, в худшем — отягощали самые разные учреждения Кыштыма.

В акте от 14 октября 1927 года представитель Уралоблмузея К.М. Ошурков подтверждал, что завод передал музею «как ненужные...» камины каслинского литья, старые; диваны чугунные, сломанные; мопсы чугунные (прежде стерегли ворота. — И.П.), подставки для каминов, канделябры без подсвечников, а также бра чугунные, сломанные.

В апреле 1927 года музей стал собственником взятых из различных учреждений Кыштыма «чугунной женской фигуры, чугунных диванов, стульев и других предметов». Непосредственно из дома Расторгуева были дополнительно вывезены «кресла каслинские, стойки, камин и печь». В школе ФЗУ были отмечены как желанные приобретения «статуя Россия», бюсты Екатерины II и Александра III, различные бронзовые отливки, чугунные цепи, кресла и стулья.

Как утверждал ученый секретарь музея Лаптев- Зенковский в журнале «Округ», «коллекция поступила в общем количестве трех вагонов». А в других фондовых записях музея его сотрудник Н.П. Евстифеев прямо утверждал: «Этот самый музей, который в 1899-м году Менделеев видел в Кыштыме, теперь в Свердловске». Беспокоила только большая коллекция бронзовых и чугунных медалей Каслинского завода (более 400 экз. — И.П.), которая долгое время оставалась не разобранной.

Что касается остальных предметов, вывезенных из Кыштыма, то они были распределены между музеями Свердловска, Нижнего Тагила, Златоуста.

* * *

Я люблю возвращаться... Новыми подробностями, даже открытиями могут обернуться незамеченные прежде мелочи жизни. Остановишься на минуту у знакомых фамилий, и снова растревожат однажды услышанные слова:

От формовщика Ф.М. Самойлина: «Брат Антип ящерицу для Карпинского вылепил и отлил. Как живую на трость посадил»...

От дочери формовщика С.Л. Хорошенина: «Сейчас если сказать, что «Кони на воле» пуд весом — не поверят... Раньше их можно было на ветер пустить».

От чеканщика М.А. Дунаева: «Ты мне покажи вещь, истолки ее в ступе — все равно потом соберу...»

Мелькнут в россыпях памяти такие признания — и одарят дорогим самоцветом (илл. 13).

И снова захочется вспоминать...

Не все ведь еще сказано и не все услышано о Каслях....

Инна ПЕШКОВА

Иллюстрации предоставлены автором

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 77 (июнь 2010), стр.80