Владимир Павлоцкий

Нет такой темы, которая била бы чужда этому художнику. Он тонкий лирик в пейзаже. Причем идиллический ландшафт и городской пейзаж нашли в нем своего певца. Конкретика портрета или незамысловатой жанровой сцены сменяется под его кистью звучной сочностью цветового пятна беспредметной композиции или линейным изяществом абстрактного рисунка. Сказать, что он приверженец одного времени года или одного времени суток нельзя. Нежность рассвета и таинство ночи, расплавленное золото лета или сложная, еле уловимая в цветовых переходах зима - все ему близко. Он неутомим и, несмотря на почтенный возраст и ухудшающееся зрение, продолжает работать.

Владимир Яковлевич Павлоцкий, как человек «старой советской формации», много времени и сил отдал общественной работе. Открыть для соотечественников, сограждан, односельчан неповторимость других земель и стран — не есть ли это задача достойная, хотя и требующая многих сил и времени. Иные культурные традиции, иная этническая, да и этическая повседневность не устрашили его: он стал реальным объединяющим звеном в диалоге Востока и Запада, Европы и Азии. И должность главы консульства Польши в Туркменистане, которую он занимает в 1996 году, — тому подтверждение...

Сказанное относится к одному неординарному, многогранному человеку — художнику Владимиру Яковлевичу Павлоцкому. Под силу ли 80-летнему человеку не только носить высокие титулы, но, главное, соответствовать им? Ведь он заслуженный деятель польской культуры (1979), заслуженный деятель искусств Туркменской ССР (1989), Почетный консул Польши (1985), лауреат премии имени Бяшима Нурали Союза художников Туркменистана (1998), ему присуждено почетное звание Человек года Международным советом Американского Биографического института (2004). О наградах, как военных, так и трудовых, даже не упоминаем... Владимиру Яковлевичу не было и 18 лет, когда он ушел на фронт, был среди тех, кто «пол-Европы по-пластунски» прополз, прошагал и радостно встретил день Победы далеко от дома.

При всем этом широким зрительским массам в Москве В.Я.Павлоцкий практически не знаком Эту несправедливость необходимо исправить.

Родившись в 1925 году в городе Ашхабаде, он вошел в те 7,5% русского населения, которое, по данным 1926 года, жило тогда в Туркменистане. Возникший в 1881 году, после завоевания русскими Ахал-Текинского оазиса, Ашхабад, Асхабад (с 1921 по 1924 год Полторацк), к 1920 годам стал крупнейшим таможенным пунктом на персидской границе с почти 50 тысячами жителей. Промышленность ограничивалась стекольными, хлопкоочистительными и винодельческими заводами.

Сегодняшний гражданин России, лишенный политических «шор», отчетливо понимающий всю сложность перехода жителей Средней Азии от феодализма к социализму, должен зримо представить довоенную действительность. Алма-Ата — «отец яблок», Ташкент — «город хлебный», Ашхабад — столица хлопка — подобные литературные синонимы существенны в понимании жизни этих городов и этих республик. Помимо собственной национальной культуры, ярким представителем которой в туркменской живописи был Бяшим Юсупович Нурали (1900— 1965), а в Узбекистане — более молодые Л. Абдуллаев, Р. Темуров, А. Разыков, эта земля приняла и дала простор для творчества многим русским художникам. Несравненным певцом Востока был коренной туркестанец, уроженец Ферганы, Александр Волков (1886—1957), долгие годы проживший в Узбекистане (Ташкенте и Самарканде). Павел Беньков (1879—1949) в 1929 году навсегда покинул родную Казань и поселился в Самарканде. Он стал педагогом в Самаркандском художественном училище многих узбекских художников, давая им не только знания европейской культуры, но и развивая национальную основу их творчества.

Что касается любви к Востоку (Средней Азии, Кавказу, Закавказью), то сложные пути в тот или иной период жизни привели в эти земли Льва Бруни и Павла Кузнецова, Евгения Лансере и Кузьму Петрова-Водкина, Роберта Фалька и Николая Купреянова, Владимира Фаворского, Лидию Ильину, Петра Кончаловского и многих других мастеров.

Эта историческая преамбула необходима для того, чтобы лучше понять и осознать с одной стороны — естественность, с другой — неповторимость пластического языка Владимира Павлоцкого. Как и полагается человеку того поколения, его юность пришлась на годы Великой Отечественной войны, а молодость — на годы учебы. Сначала (1946—1947) было Ашхабадское художественное училище им. Ш. Руставели, потом (1948—1951) — Одесское государственное художественное училище. Поэтому работы молодого художника 1950-х годов — традиционны до банальности («Полдень»): жаркое солнце, сидящая на корточках восточная девушка в красном платье, совершенно литературная деталь — желтый (скорее всего, китайский) зонтик и лимонно-желтая шаль. Все это по-студенчески постановочно, ясно, фронтально. Правда, синие тени на лице, контраст освещенных и затененных частей картины свидетельствуют о том, что вчерашний студент знает законы оптики и светосилы. Уже через какие-то два года появится и обобщение, и композиционная раскованность, и декоративность письма («Осенний день»). Соотношение изящного линейного рисунка (стволы деревьев) и большого нарядного красочного пятна (красная крона) говорит о творческой смелости молодого живописца Он и дальше будет искать ту степень обобщения, декоративной праздничности и непрямолинейного символизма которые позволят ему вроде бы без особого труда и напряжения писать все: любимых людей, дорогой сердцу пейзаж и усладу глаз — цветы.

Цветы

Под «цветами» мы подразумеваем не только и не столько букеты, сколько все, что растет в горшках, что зеленеет и цветет на полотнах Павлоцкого. Растение на подоконнике или столе — совершенно разные растения. Ибо наличие в картине окна позволяет отделить Дом от Улицы, а если выражаться более возвышенно, — душу человека и мир вокруг. Такие полотна, как «А за окном осень» (1986) «Зимний день» (1995) или «Красный цветок» (2000. Частное собрание. Германия), являются соотнесением и гармонизацией внутреннего и внешнего. Осень в природе дана лишь намеками охры, умбры и сиены, а в доме она воцарилась, окрасив золотисто-желтым и приглушенно кирпичным крупные листья домашнего растения. А холодной хрупкости зимнего дня художник противопоставляет энергично зеленеющие побеги и золотое солнышко апельсина. Его «Лунные настурции» (2000), «Экзотические цветы» (1996), «Белая сирень» (1991), «Коралловые георгины» (1983) или «Амарелис» (1999) — не портрет цветка, но стихия и буйство растительной жизни. Его даже не особенно волнует правдоподобие формы, главное — это правда художественного образа.

Казалось бы, художникам его поколения должны быть свойственны аккуратность и четкость письма, трогательная игра со светотенью, любовь к деталям. Ничего этого у Павлоцкого нет. Его живопись размашиста, по-молодому темпераментна, образность мышления современна, а внутренний символизм, закодированный в теме, — едва ощутим. Сам нравственно сильный человек, он и деревья с кустарниками пишет такими же сильными. И не столь важно, какое время на дворе, стволы на его картинах всегда энергично тянутся к небу («Осенняя песня», 1996; «Парк», 1981; «Тутовник», 1986; «Виноградники». 1999). Даже если деревца слишком молоды и оттого хрупки, мастер сумеет передать их жизнестойкость в противоборстве со стихией («Три тополя», 1996).

Город

Город Павлоцкого многолик. Это может быть уютный одноэтажный «Старый Осло» (1996) или сияющая белыми домами Яффа, компактная «Старая Клайпеда» (1970), напитанный воздухом «Гурзуф. Крым» (1995) или Варшава. С Польшей вообще и с Варшавой в частности художника связывает многое. Когда вчерашний школьник Володя Павлоцкий попал на фронт, он прошел краткий курс авиатехника и в этом качестве закончил войну в Польше. Поэтому медали Польской Народной Республики «За Варшаву» (1973), «Победа и свобода» (1980) и благодарственное письмо генерала армии Народного Войска Польского Войцеха Ярузельского (1984) у него не случайны. А на родине он награжден орденом Великой Отечественной войны II степени и 10 медалями СССР. Не впадая в политическую риторику, заметим, что сегодня у многих граждан нашей страны отношение к ветеранам и их наградам — неоднозначное. При этом даже молодые наши соотечественники ратуют за то, чтобы их деяния и поступки были замечены и, желательно, достойно отмечены. Сегодняшнему зрителю должно осознать, что воскресающие на полотнах художника Варшава, Желязова Воля, Вроцлав — не просто европейские города, дома, соборы, стены, но и его, художника, концентрированная память.

Совершенно естественно, что расплывчатая мягкость живописного пятна сменяется на этих холстах кубистической четкостью и определенностью. Более выразительными становятся вертикали («Варшава. Каменные сходки», 1984), определятся горизонтали («Польша. Костел во Вроцлаве», 1986) или плотно замешивается пастозный мазок («Варшава. Старое място», 1984). Спрессованное Средневековье, почти не пропускающее воздух в узкие улочки, кажется написанным совсем другим автором, ибо у Владимира Яковлевича в полотнах всегда есть воздух. Он может быть морозным («Желязова Воля. Первый снежок», 1998) или напоенным ветром и запахом моря («Домик у моря», 2004. Частное собрание). Польша на его картинах предстает и сегодняшней, и образом овеществленной памяти («Польские дети войны в Ашхабаде»). Изящная, светлая стилизация, встреча Востока и Запада, противопоставление, но не противоречие туркменской одежды — европейской даны деликатно и ненавязчиво.

Естественно, Ашхабад, Туркмения для живописца стоят на первом месте. Черты ориентализма, о которых любят говорить исследователи, рассматривая Египет или Турцию раннего Мартироса Сарьяна, Алжир Анри Матисса или Марокко Зинаиды Серебряковой, находим и у Павлоцкого. Явного представления миру знойного Ашхабада у него практически нет. Для него важно передать дух своей родины, выраженный, скорее, в упрощении натуры, отсутствии деталей, почти абстрагировании формы. Ашхабадские дворики в зной или после дождя, постоянно движущиеся дюны, стилизованные глинобитные домики с такими же стилизованными тополями и людьми — все это недосказанный, сокровенный мир Туркмении.

Человек

Павлоцкий не позиционирует себя как портретиста, хотя портреты дочери и жены писал неоднократно. Важнее заметить, что люди в его композициях, не являясь стаффажами, неся важную цветовую и композиционную нагрузку, остаются той поэтической метафорой, которая определяет весь строй картины, как зашифрованные в символы декоративные элементы раскрывают и определяют суть старинного ковра Стройные силуэты закутанных в красные ткани женщин («Плов», 1991) или симметрично посаженные седобородые старцы («Беседа», 2000) — это и герои картины, и ее графические и живописные элементы. Эти люди почти не изменились с того времени, когда они собирали и грузили «Хлеб фронту» (1983), до того момента, когда стали строить «Газопровод «Дружба» (1993). Да это и понятно. Его жанровые картины не демонстрируют достоверность сиюминутности, в них не быт, а бытие.

Отсюда и Тишина полотен художника. Ни горячий красный цвет, ни глубина беззвездной ночи, ни охра пустыни не нарушают тишину этих полотен. Их музыкальность, ритмичность, завораживающая потусторонность рождают особое состояние, состояние сопричастности и приближенности к таинству искусства и бытия.

Мир искусства безмерен. Количество художников бессчетно. Те, кто прикоснулся к творчеству В.Я. Павлоцкого, могут считать себя счастливыми.

Валентина БЯЛИК

Иллюстрации предоставлены автором.

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 43 (декабрь 2006), стр.54