Загадка неопубликованного праздника Сапунова

Николай Николаевич Сапунов родился 17 декабря 1880 года, большую часть жизни провел в Москве. С 1893 по 1901 год учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, по окончании которого получил серебряную медаль и звание неклассного художника.

Его учителями были И.И. Левитан, К.А.Коровин, В.А.Серов, с 1903 года в ВХУ Академии художеств

А.А. Киселев. В 1902 году Сапунов с друзьями, художником МА. Демьяновым и архитектором В.М. Маятом, отправился в Италию. 14 июня 1912 года он утонул во время лодочной прогулки по Финскому заливу.

С 1899 года Сапунов участвовал в выставках: МУЖВЗ (1899), ТПХВ (1900), «Мир искусства» (1902—1913), «Алая роза» (1904), «Голубая роза» (1907), «Салон Золотого руна» (1909), СРХ (1908—1909). Его первая персональная выставка состоялась уже после его смерти, в 1914 году.

В 1905 году он стал членом Кружка художественных исканий, а с 1908 года — Союза русских художников, с 1910 — «Мира искусства», в 1907—1912 годах состоял в Обществе Свободной эстетики.

Будучи необыкновенно талантливым, о чем писали знавшие его современники, он от своих учителей унаследовал самое лучшее: от Левитана — интимность, лиричность: от Коровина — импрессионистичностъ и широту мазка, от Серова — остроту характеристики. Коровин очень рано привлек его к творчеству в театре, и Сапунов навсегда остался приверженцем этого жанра.

Он писал декорации для МХТ в художественных мастерских у В.А. Симова (1898—1901); для Императорских театров по эскизам Коровина и Головина (1902), для Московской частной оперы С.И. Мамонтова (1902—1903); для символистского «Театра трагедий» (1905); для Студии на Поварской (1904), для театра В.Ф.Комиссаржевской (1906), для Дома интермедий (1910) — В.Э. Мейерхольда; для Александрийского театра (1908); для Нового драматического театра, для Веселого театра в Петербурге (1909—1910); для антрепризы С.П. Дягилева (1910); для Малого театра (1911); для Ф.Ф. Комиссаржевского — в театре К.Н. Незлобина (1911); для Литературно-художественного общества. Работа в театре сблизила его с поэтами А. Блоком, М. Кузминым. Сапунов иллюстрировал книги и оформлял спектакли по их произведениям.

«Высшая задача человека познать собственное я, найти своего бога». Именно в театре Сапунов нашел своего бога, свое я. «Жизнь моя художественные искания... Я на сцену попал не случайно, я от природы театральный художник», - признавался он в своих записках. Недаром его в первую очередь называют театральным художником, ибо его противоречивой, мятущейся, ищущей натуре в театре удавалось обрести гармонию, которой он был лишен в жизни. Симов вспоминал о Сапунове: «Действительность представлялась ему мелкой и скучной, ...он бунтовал своей кистью, богемным существованием и вспышками темперамента». Я.А.Тугенхольд заметил, что «театральное перевоплощение» погружало его «в иное, необычное, пышное и сверкающее бытие». «Из всего богатства мира Сапунов воспринял только то немногое, что показалось живописным, нарядным и созвучным его требовательной и замкнутой душе», — характеризовал его Сергей Эрнст.

Из театра эту воображаемую им гармонию он перенес в станковое искусство. Поэтому иногда трудно сказать, является ли его произведение самостоятельным или это театральный эскиз. И театральные, и станковые его работы создавались параллельно, часто перекликались стилистически. Нам еще предстоит уточнить их принадлежность к тем или к другим в процессе более глубокого изучения его творчества, а также соотнести с авторскими условно названные в литературе композиции.

Увы, не все ясно в творчестве художника. Местонахождение некоторых его произведений до сих пор неизвестно, несмотря на вышедшие монографии, статьи и перечни в каталогах выставок и архивах Трудность заключается и в том, что в каталогах прижизненных выставок его произведения часто не имеют конкретного названия, называются просто эскизом или этюдом. Иногда у разных работ одинаковые названия, более того — они даны без указаний размеров и техники. Единственной зацепкой в определении наименования, соответствующего авторскому замыслу, служит происхождение произведения. Но указание в каталоге на его владельца позволяет лишь догадываться, о каком произведении идет речь.

Картина, происходящая из петербургского собрания С.С.Балашова, никогда не публиковалась и не воспроизводилась в литературе. Однако она, безусловно, относится к теме праздников, видения которых Сапунову являлись в 1907—1908 годах. Технологические особенности картины

полностью подтверждают и эту7 датировку, и его авторство.

Работа из собрания Балашова упоминается в каталоге персональной выставки Н.Н. Сапунова, состоявшейся в 1963 году в Москве, в Центральном Доме литераторов, организованной Союзом художников СССР, в списке произведений, из-за недостатка места не вошедших в экспозицию выставки, под условным названием: «Театральный сюжет. Осень, парк, группа нарядно одетых гуляющих».

Известно, что Николай Николаевич Сапунов писал циклами или сюитами вариаций на определенную тему. В этом он не был первооткрывателем, а лишь шел в ногу со временем и развитием искусства. Дуя его творчества характерна жажда праздника, как и для многих творцов этою периода. Вспомним Кустодиева, Малявина, Архипова... У каждого из них было свое чувство праздника. Ф. Комиссаржевский отмечал, что все «искусство Сапунова отражает жизнь, как пестрый фантастический праздник» («Аполлон», 1914, № 4). В его творчестве — разные типы праздников: любовные («Пастораль», «В парке. Влюбленные»); театральные («Театр», «Балет»); музыкальные («Ноктюрн» «Каприччио», «Рапсодия»); танцевальные («Менуэт». «Кап кан»); светские («Ночные празднества», «Маскарады», карнавальные («Балаганы» и «Карусели»); застольные (пирушки и чаепития); цветочные («Мелодия цветов». «Цветы», «Цветущие деревья»). К какому типу праздников отнести картину из собрания Балашова? Очевидно, к унаследованному от «Мира искусства» галантному жанру. Мотивом послужила прогулка светского общества в парке. Актриса Валентина Веригина, дружившая с художником, вспоминала: «Его постоянно занимала мысль о маскараде в парке, о воплощении ночного праздника».

Истоком ряда аналогичных по стилю композиций стал эскиз декорации к опере Ж.Бизе «Кармен» 1904—1905 годов, из собрания Государственного центрального театрального музея имени А.А.Бахрушина. На неглубокой мизансцене изображено гуляющее общество. Фоном служат темные кулисы деревьев парка; условная, неясная по очертаниям архитектура и видный в ее просвете фрагмент ночного неба с серпом лунного месяца. Молниевидные диагональные красочные мазки, контрастные яркие вспышки красного и белого цвета зажженных ночных фонарей, ослепляюще сильно освещенной архитектуры и костюмов эмоционально передают накал страстей музыки Бизе.

К 1907 году относится «Маскарад», решенный в белоголубой тональности, перекликающейся с цветом воды. Маскарадное действо сопоставлено со струящейся, пенящейся водой огромного фонтана, установленного в центре композиции. Гирлянда зажженных фонарей на заднем плане создает подсветку для меняющихся оттенков тонов светлых костюмов, вибрирующих, как льющаяся вода. Этим достигается легкость и невесомость изображенных фигур массового действа на переднем плане. Они сравнимы с ускользающим потоком воды. Фигуры, словно брызги водной стихии, мимолетны и предстают как исчезающий мираж. Эта картина была на выставке «Голубая роза», состоявшейся в 1907 году, она отвечала не только заявленной тональности выставки, но и, по выражению известного художественного критика Сергея Маковского, ее «идейносимволическим творческим намерениям».

Прообразом следующих «прогулок в парке» стал набросок праздника пером, раскрашенный на обороте, оказавшийся в Литературном музее Москвы. Вероятно, это тот самый «этюд» из собрания ВЛ. Брюсова, который экспонировался на посмертной выставке Н.Н. Сапунова в 1914 году в Москве, в Художественном салоне на Большой Дмитровке, 11. В каталоге он числится под № 9, датирован около1908 года.

Сапунов познакомился с Брюсовым в 1904 году, когда работал в журнале «Весы». С тех пор они часто встречались в компаниях, на поэтических вечерах. Николай Николаевич писал портрет поэта. Оба восторгались успехами друг друга в искусстве. «В Москве есть Брюсов... очень проницателен. Он питает большую симпатию ко мне и ценит меня как художника», — писал Сапунов Кузмину. Именно этот набросок стал предтечей сначала киевского, потом саратовского, а вслед за ним нашего варианта праздника, который кульминационно завершил тему. Несмотря на то, что все они выполнены примерно в одно время, развитие замысла шло постепенно: от созданного под впечатлением увиденного в натуре конкретного образа — к воображаемому, от этюда — к фантазиям, которые часто являлись ему «во сне и наяву», как «галлюцинации, видения...» (1906). В записных книжках сам художник признается: «У меня есть удивительный дар предвидения. Все, о чем буду говорить, я ясно вижу как наяву» (98/132).

По справедливому мнению Н.С.Ульяновой («Экспертиза и атрибуция произведений изобразительного искусства». М., 2006, стр. 136—140), набросок предварял «Ночной праздник», хранящийся в саратовском музее. В то же время с «Праздником» из киевского музея его роднит перспективное построение дворцовой архитектуры в пространстве, малое количество фигур, отсутствие розовых кустов на переднем плане, беспокойные вспышки освещения на грозовом небе. Красный зонтик, красные всполохи на небе в киевской работе — конкретные детали, указывающие на грозу. Преобладание в ней красной тональности в сочетании с контрастным голубым передает эмоциональное потрясение, подобное ощущению, испытываемому человеком, внезапно застигнутым разыгравшейся стихией. В такие моменты картина мира смазана, лишь отдельные детали остаются в поле зрения.

В «Празднике» из саратовского музея нет бушевания страстей. На заднем плане фронтально к зрителю возвышается дворец, решенный в бело-розовых тонах с приоткрытыми портьерами входа, как в театре. Вдоль переднего плана через интервалы раскиданы кусты роз, отделяющие изображение от реальной жизни. На втором плане, на фоне осенними красками вспыхивающей красно-желто-оранжевой листвы, рассыпаны пары гуляющих в парке. Серп луны в синем небе с тревожным движением облаков, красные фонарики в руках гуляющих придают ночной прогулке оттенок таинственности.

Это уже не этюды, а фантазии на тему, выросшие, безусловно, из этюда. Это те самые фантазии, которые он прозревал во сне и наяву. В записях 1909 года Сапунов изложил свое отношение к натуре: «Природа должна служить живописцу живописным мотивом или эскизом, который следует разрабатывать в смысле гармонии, красоты и рисунка (живопись с натуры)» ... «..люблю божество и красоту, которая есть в природе и в искусстве. Истина только в красоте» (ГТГ, 98/127,18 декабря). «Мало видеть красоту глазами, надо еще сердцем чувствовать ее». (Ед.хр. 127.1909). Он мог делать только то, что чувствовал.

А.Н.Бенуа отмечал органичность его живописи: «Картина Сапунова действует как сама природа».

Исследованная картина, выполненная темперой на холсте, в отличие от упомянутых музейных, решена более крупным планом, практически без изображения неба. На заднем плане, за деревьями и среди них, как бы вырастает павильон фантастических по очертанию форм, по-видимому, театральный. На это намекает арка над его входом с по-восточному вогнутыми сторонами, а также вход в виде приоткрытых занавесей как бы приглашает в этот дворец чудес, где совершается таинство рождения искусства театра.

Завершение павильона — купол с шатровым покрытием наподобие шестигранника карусели. Эта деталь связывает композицию с другим типом праздников — карнавальных каруселей и балаганов, предвещая их появление в будущем. Композиция, вероятно, занимает промежуточное положение между теми и другими праздниками. Шпиль купола дворца упирается в верхний край картины. Ажурная конструкция дворцового павильона держится на узких белых столбах, просветы между которыми перекрыты голубой материей, символизирующей небесное предназначение, заменившей собой небо. Здание павильона огромно в сравнении с мелкими фигурками, толпящимися у его подножия. Фоном для них служит расцвеченный яркими осенними оранжево-желто-красными красками парк, как и во всех трех предыдущих описанных вариантах «Ночного праздника». Различия по высоте, рисунку крон, а также цвету позволяют отличить деревья смешанных пород: хвойных и лиственных. Изображение парка, вероятно, навеяно его пребыванием в Павловске. В личном архиве художника (ГТГ, 98/127) есть его запись от 18 декабря: «...в Павловском парке начал одну картину по впечатлению и временами проверяю себя на натуре...». Правда, речь здесь идет об «эскизе Летнего вечера». Здесь же говорится об исполненных Сапуновым четырех больших этюдах парка. Где они? Они нигде в литературе не упоминаются, а может, это и есть те самые безымянные этюды в списках?

Ритмичное чередование контрастных насыщенных красочных пятен создает ощущение праздника. Цвета: огненные красно-оранжевые, золотисто-желтые, бирюзово-голубые, зеленые разных оттенков — от яркого малахита до приглушенного, но глубокого изумруда, ведут перекличку, словно играют, переливаясь, как драгоценные камни, максимально заполняя пространство. Вкрапления черного цвета, как линии контурного рисунка, подчеркивают пластичное движение силуэтов. Внутренней динамике образа отвечает и разнообразие цветных пятен, от крупных до мелких, завершающих, колючих, наподобие стежков.

«Краски и звук — мои кумиры,.. мои радости и страдания»,— написал он в 1906 году. Зрителя вводят в картину два контрастных цветовых пятна слева внизу: черное и белое, как символы темной и светлой сторон жизни. Они приходятся на геральдическое, иронически забавное изображение двух собачек.

По композиции картина могла быть настенным панно, изобразительные элементы которого отсчитывают ритм вертикалей почти через равные промежутки пространства вдоль горизонтали предполагаемой стены, а планы наслаиваются вдоль вертикали холста. На первом плане выстроились симметрично в ряд пирамиды розовых кустов, образующих как бы овал оркестровой ямы вокруг центра мизансцены второго, основного плана, где две женщины чинно восседают на светлой скамье, как на троне. Не воспевает ли здесь художник торжество «вечной женственности»?

За ними — ряд мелких фигур, нарядно одетых, тоже женщин. Две мужские фигуры акцентированы: одна — удлиненным красным камзолом и высокой черной казачьей шапкой, другая — красно-коричневым фраком и такого же цвета цилиндром. Лица всех обращены к зрителю, как у артистов на поклонах. Справа процессию замыкает фигурка ребенка. Все дамы нарядны: в разных шляпах, широких длинных юбках с кринолинами и оборками, узким лифом и подчеркнутой талией. Взявшись за руки и под руки, они гурьбой выходят из стоящей за ними стеной плотной поросли парковых деревьев. Жесты сцепленных рук и чуть повернутых друг к другу фигур, изображенных в движении, говорят об определенной общности этих людей, их содружестве.

Кто они? Завсегдатаи театра, ожерельем его окружившие, таланты или их поклонники? Единение в любви к театру, где, по словам Владимира Соловьева, «тайной пророческой грезой вечную истину мы обретаем», — идеал, о котором мечтал художник. Кажется, в этой работе он воспел притягательную силу театра: «Ночью, на островах, за чертой города мы должны собираться и творить, но творчество наше должно быть тайной для всех» (ГТГ. 98/132). «Самый изысканный вид наслаждения есть творчество»...

Это праздник театрального действа, вышедшего за пределы театра. Если в саратовской картине художник лишь приблизился к символическому осмыслению образа, то в рассматриваемой нами он его нашел.

Пристрастие к осенней гамме не случайно, если учитывать любовь художника к цвету.

Может быть, летний вечер был заменен осенним? Преобладание золотистой гаммы позволяет предположить: не тот ли это «Золотой вечер», что выставлялся в 1907 году на выставке «Голубая роза», местонахождение которого не известно до сих пор? Отсутствие этой работы в последующих каталогах выставок свидетельствует о том, что она была приобретена в частное собрание.

Или это безымянный «Эскиз» под N° 336, экспонировавшийся вместе с «Ночным праздником» из саратовского музея, значившимся под N? 337, на VI выставке Союза русских художников в 1909 году, которая проходила на Большой Никитской, в меблированных комнатах «Северный полюс»?

На обороте холста есть бумажная наклейка с машинописным текстом: «В 1911 или в 1912 годах моя мать Мария Сергеевна Севастьянова (урожденная Алексеева), младшая сестра народного артиста К.С.Станиславского-Алексеева, подарила эту картину моему отцу Степану Васильевичу Балашову, купив ее на выставке картин, помещавшейся в Москве на Кузнецком мосту. По предположению моих родителей, эта картина является декорационным решением 1 картины оперы «Пиковая дама» П.И. Чайковского. Автор картины художник Н.Н. Сапунов, написана она, видимо, темперой на холсте, натянутом на подрамнике 58,5x86 см. Рама позолоченная 62х 89,5 см».

Отнесение к декорационному решению «Пиковой дамы», вероятно, ошибочно, как и указание места покупки. Единственная выставка на Кузнецком мосту, на которой был представлен Сапунов, но другими работами, — это выставка-распродажа картин, проводившаяся с 10 октября по 1 ноября 1912 года галереей Аванцо, то есть уже после смерти художника. Однако ее происхождение из семьи КС.Станиславского, с которым Сапунов встречался и входил в «Общество свободной эстетики», свидетельствует о возможном приобретении работы у самого художника. Станиславский был восхищен его панно из лоскутков, украшавшим некоторое время Студию на Поварской: «Что за чудная вещь!».

Общество Свободной эстетики объединяло культурную элиту. В него входили И. Морозов, В. Брюсов, А. Белый, М. Волошин, Ф. Шаляпин, В. Серов, И. Грабарь, К. Юон, Н. Крымов, П. Кузнецов, В.Милиоти, М.Сарьян, С. Судейкин. Здесь они могли делиться творческими планами и успехами в искусстве. О таком содружестве мечтал Н.Н. Сапунов, создавая его идеальный образ в неопубликованном до сих пор «Празднике».

Эмилия БУРЦЕВА

Иллюстрации предоставлены автором.

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 62 (ноябрь 2008), стр.62