Наивная живопись Полтавщины

3 ноября 2010 года в Москве, в Украинском культурном центре открылась выставка «Художник домашних радостей Леонтий Виштал и его предшественники». Экспозиция невелика - 23 картины. Половина из них - это работы наивистов Полтавщины, написанные примерно с начала XX века до 1942 года (картина, подписанная «Сологуб. 1942 г.» — год фашистской оккупации Украины), а вторая половина экспозиции принадлежит кисти позднего, а Может быть и последнего значительного наивиста Полтавщины - Леонтия Порфирьевига Виштала (1920-1998? г.). 

Выставка наводит на некоторые размышления об украинской наивной живописи.Я настаиваю именно на этом определении — наивная. Термины «народный примитив», «примитивист» не полностью отражают рассматриваемый феномен. А главное, искажают его суть и дух. 

В отличие от профессиональной, преимущественно авангардной живописи, которая применяла упрощенный рисунок и столь же упрощенное раскрашивание плоскостей, исходя из своих заранее обдуманных, рациональных задач, в народном искусстве довольно распространенная примитивность форм являлась результатом естественного движения руки или интуитивного выбора цвета. 

В народной живописи чаще всего упрощенностью отличался рисунок, но колористические достижения талантливых наивистов иногда просто поражают. 

И, наконец, следует подчеркнуть наиболее существенную особенность этой живописи — ее простодушие, природную нравственную чистоту, детскую непосредственность видения мира безо всяких теоретических установок. Кроме прилагательного «наивное», не будем забывать о существительном «искусство». Его не может быть без особого дарования, без пушкинского «магического кристалла», способного преобразить даже самые обыденные вещи в живописную красоту. 

Наивная светская живопись зародилась на основе наивной иконы. В Полтавской губернии наивные пейзажи с элементами жанровых сцен, а после них и натюрморты получили наибольшее распространение в первой половине XX века, а самые корни этого явления следует искать в уездных городках и селах почти за сотню лет до этого. Его творцы — самоучки, не получившие никакой профессиональной подготовки. Для начального наива характерно почти полное отсутствие портретного жанра — скорее всего, по причине недостаточных специальных умений. 

Если художники, окончившие художественные училища или академии, приобретали, за редчайшими исключениями, примерно одинаковый уровень ремесла, а вместе с тем и известное стилистическое однообразие, то у наивистов уровни мастерства очень и очень различны — в зависимости от природного дарования, усердия и других личностных и житейских факторов. Живописному мышлению самоучек меньше всего была свойственна навязанная извне теоретическая зашоренность. Оттого-то их художественное своеобразие нередко проступает более ярко, нежели у многих выпускников академий. 

По классификации искусствоведа К.Г. Скалацкого, в отличие от художников-ремесленников, живописцы- кустари, люди невысокого и неопределенного социального статуса, работали на рынок ради приработков. В своих исследованиях, собранных в книге-альбоме «Поиски. Находки. Открытия» (Киев: Родов1д, 2004), он пишет: «Самая большая их община обреталась в Полтаве, а ее, так сказать, патриархом был Семен Фурман (1865/6—1930). Произведения представителей этой общины — Юрия Бирюкова (1912-1941?), Александры Шабатуры (1913-1989), Дмитрия Перепелицы и других — во множестве расходились по селам и области». 

Поскольку их живопись предназначалась не для помещичьих домов, а для крестьянских хат, то их работы отличались небольшим размером. Бросается в глаза примитивность материалов, которыми пользовались полтавские наивисты: писали они по фанере, очевидно, вполне доступной, намного реже по картону и лишь в исключительных случаях по холсту, натянутому на подрамник. Рамы сколачивали сами, порой даже из плинтусных реек. 

Как ни парадоксально, именно эта простонародная, чаще всего провинциальная живопись наиболее полно претворила в жизнь эстетский девиз «Искусство для искусства». И правда, эта живопись полностью лишена идеологической заданности. О том, что народных художников вовсе не обуревала жажда славы, свидетельствует типичное для наивистов отсутствие подписей на их картинах. Авторство лучших из них устанавливалось или благодаря распространявшейся о них молве, то есть местной популярности, или позже благодаря искусствоведческим изысканиям. 

Наивистами двигало спонтанное стремление творить и вносить красоту в домашний быт своих родичей, друзей и просто земляков. 

Органы местной советской власти считали художников- кустарей частными предпринимателями, поскольку они продавали свои работы на рынке. Как рассказывала К.Г. Скалацкому Александра Шабатура, фининспекторы преследовали ее и ее коллег с маниакальным упорством и во второй половине 1950-х годов, в конце концов, выжили их с рынка, а значит, лишили заработка. 

Сюжеты у полтавских наивистов часто переходят из картины в картину. Сюжеты эти домашние, родные, хорошо знакомые: хаты, ставки (пруды), деревья, ветряки, собачки и лебеди — или же фольклорные, легендарные, песенные и сказочные мотивы, например представленная на выставке картина «Казаки, выступающие в поход». Другая входящая в экспозицию картина «Козлик в лесу» по настроению очень напоминает известную народную сказку о сестрице Аленушке и ее неразумном братце Иванушке. Писались и вариации на сюжеты из журнальных картинок или открыток. 

Как свидетельствует К.Г. Скалацкий, до 1980-х годов в Полтавском художественном музее из народной живописи были представлены только «Казак Мамай» (весьма распространенный в Украине сюжет) и единичные работы, написанные в XIX веке. 

Простонародная живопись начала XX столетия и советского периода не вызывала вплоть до 1970-х годов сколько-нибудь серьезного научного интереса и потому пребывала вне музейных стен. 

На Полтавщине ее настоящим первооткрывателем и исследователем стал упомянутый выше искусствовед и художник Ким Григорьевич Скалацкий. По собственной инициативе он не только объездил, но буквально обошел множество сел и райцентров, порой под снегом и дождем, по размокшим полевым дорогам. В числе его первых находок, пожалуй, самой значительной стала картина «Казак-бандурист» кисти Федора Стовбуненко (1864—1933), талантливого самоучки, успешно писавшего иконы, портреты и жанровые сцены. Был он также резчиком по дереву и золотильщиком. Недаром Полтавское губернское земство представило его работы на Всероссийскую кустарнопромышленную выставку 1902 года. 

Найденная полтавским искусствоведом картина представляет монументальный образ казака в национальной одежде, словно слившегося воедино со своим могучим черным конем на фоне еще светящегося закатного неба. Сабля и пика при воине, а вот лук и колчан подвешены на ветках ближайшего дерева. Это зримые признаки того, что казак сейчас не готовится к бою, а пребывает в поэтически песенном состоянии души. Перед нами украинский трубадур в пространстве родного поля и неба. Картина привлекает взгляд лаконично выразительной композицией и красотой живописи, особенно колдовски светящимся небом. 

К.Г. Скалацкий тщательно исследовал это замечательное произведение, выявил и описал в своей книге сложную технологию живописи Ф. Стовбуненко, тем самым доказав, что ее народность отнюдь не означает примитивность художественных приемов и выразительных средств творца-самоучки. 

В соответствии с разработанной им самим классификацией народных живописцев К.Г. Скалацкий относит Федора Стовбуненко к разряду ремесленников, то есть художников, работавших по заказу. 

Творчество еще одного из них, миргородского живописца Григория Ксёнза (1874-1946) за последние годы обрело всеукраинскую известность. 

Большинство его работ — это портреты (в полный рост или поколенные), заказанные художнику земляками в качестве памятного изображения — что-то вроде аналога огромного цветного фотоснимка. Однако под кистью мастера возникали единственные в своем роде художественные произведения. Сходство с заказчиком не вызывало сомнений, но — и это куда существенней — портрет лаконично и ярко выражал саму суть человеческой натуры. 

Все портретные работы Ксёнза примечательны одной неизменной особенностью — персонаж предстает на фоне его родной местности. И надо видеть, как вкусно, с какой любовью мягкой кистью выписаны эти фрагменты украинской природы! Здесь среда обитания персонажа немало говорит о его образе жизни и его личности. 

Замечательно этнографически точное изображение женского наряда на портрете сестры художника. Ее лицо — это глубокая поэтическая задумчивость и проникновенное человеческое достоинство. 

Незабываем портрет стриженой девочки шести или семи лет, очевидно, детдомовки. Белая кофточка и светло-голубая юбочка монашески простого покроя. Ручки сироты сомкнуты на животе, символизируя суровую замкнутость натуры. Девочка стоит между кустом роз и веткой яблони, обремененной плодами. Но не для нее их красота. В ее глазах читается невыразимая боль. На оборотной стороне полотна стоит дата — «1941 г.». Портрет воспринимается как предчувствие и предвестие трагедий войны. 

Следует хотя бы частично охарактеризовать творчество полтавской городской общины художников-кустарей, наиболее плодотворно работавших в предвоенные годы и в первое послевоенное десятилетие. 

Судьба их патриарха и наставника Семена Фурмана, можно сказать, классика украинского наива, в чем-то напоминает судьбу Нико Пиросманишвили: Фурман тоже зарабатывал себе на хлеб тем, что раскрашивал заборы и писал вывески. Но в отличие от живописи своего грузинского собрата в картинах полтавчанина нет печали — они полны светоносной, по-юношески свежей поэзией. 

Бывший директор Полтавского художественного музея Ким Скалацкий свидетельствует, что «писал он пейзажи, портреты Тараса Шевченко, жанровые картины на темы народных песен». 

Особенно интересны пейзажи Семена Фурмана. В отличие от своих младших коллег он предпочитал изображать более обширные пространства, и уже одно это обстоятельство придавало его работам эпический характер. Этому соответствовали большие размеры его картин. На них почти всегда изображено светлое время дня. Особенно любил он писать раннее утро в селе, первую телегу с возницей, куда-то спешащим спозаранку. Работа «Утро в Пушкаревке» исполнена маслом. Обильная зелень деревьев написана плотно, а вот белые стены хат, церковные главы, ясное небо переданы словно легкой акварелью. Свежесть прозрачного воздуха почти физически ощутима. Начало дня — как ежедневное начало жизни. 

Особо значима одна, можно сказать, панорамная картина Фурмана. Здесь краски его необычно сдержаны и неярки. Колорит безукоризненно цельный, благодаря чему создается впечатление некоторой монохромности. На полотне на редкость органично собраны едва ли не все компоненты и персонажи старого украинского пейзажа в облачный летний день — и хаты, и церковь, и садик, и ветряк, и прудик, и коровка, и сидящий на земле хлопец, и куда-то идущая дивчина. На заднем плане — степные дали. Вся многосложная композиция отлично продумана. Перед нами обобщенный образ традиционной Украины, живущей своей мирной жизнью. 

В отличие от Семена Фурмана, Юрий Бирюков и его сестра Александра Шабатура любили живописать летний вечер. 

У Шабатуры изображены обычно всего две-три хаты, то есть часть села или хутор, непременный прудик с плывущими лебедями и так далее. В композиции все элементы картины словно стянуты как можно ближе друг к другу, образуя тем самым насыщенное целое. В лучших работах художницы краски удивительно чисты, красивы и гармонично сочетаются друг с другом. 

Юрий Бирюков, в тридцать лет погибший на фронте, был утонченным колористом. Свидетельство тому — его картина «Сумерки». Не многие из записных профессионалов смогли бы так точно, так тонко и проникновенно передать преображение сельских реалий в световой среде поздних летних сумерек. Прачка, склонившаяся над прудом, корова, пьющая из него воду, курочки и цыплята на прибрежной траве — это уже с трудом различимые, почти прозрачные тени. Вода, стены хат, ветряк на заднем плане утратили свою дневную грубую вещественность и перешли в состояние тонкой материи. Даже густолиственные тополя словно обрели полетную легкость. Все здесь растворяется в закатной свето-воздушной среде. В целом картина воспринимается как драгоценная живописно-поэтическая грёза. 

Совсем иная стилистика у Дмитрия Перепелицы в его необычном «Натюрморте с арбузом». Известны два варианта этой работы. Композиция в обоих одинакова, но цветовые решения и энергетические состояния существенно различны. Натюрморт, воспроизведенный в книге-альбоме К.Г. Скалацкого (2), отличается большей цельностью колорита и более условен в изображении яблок, роз и самого разрезанного арбуза; он созерцательно спокоен и женственно красив. У другого варианта (1) — подспудно буйный мужской нрав. Бросается в глаза цветовая контрастность. Яблоки подчеркнуто объемны. Булочка на переднем плане изображена так, что ее белая мякоть почти ощутима. От тяжелых роз, от сочной плоти нарезанного арбуза веет крепкой земной силой. 

В Хорватии, на родине знаменитого Ивана Генералича, специалисты уже давно по достоинству оценили полтавских наивистов. Хотелось бы познакомить с их работами и российских почитателей живописи. 

Юрий ДЕНИСОВ 

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 85 (апрель 2011), стр.24