Символическое в произведениях Ильи Машкова

Поставленный в ряд других произведений И.И.Машкова «Натюрморт с самоваром» из коллекции Новосибирского художественного музея дает возможность по-новому взглянуть на эту работу. Главной ее особенностью является изображение предметов с ярко выраженной символикой (череп, зеркало, палитра), которые заставляют воспринимать картину в символическом аспекте.

Казалось бы, сам творческий путь живописца и его принадлежность к авангардной группировке «Бубновый валет», художники которой отрицательно относились к развернутой сюжетности в картине и у которых главным было решение чисто живописно-пластических задач, не дают оснований для интерпретации его работ в символико-образном ключе. Но на самом деле в творчестве «бубнововалетцев» все гораздо сложнее, и они не могли отказаться от определенного набора образов, несущих в себе, помимо замысла художника, и символико-аллегорическую нагрузку. Стоит вспомнить высказывание Гуго Сен Викторского о том, что «смысл вещей гораздо более множествен, чем даже слов. <...> Любая же вещь может означать столько других вещей, сколько она имеет видимых и невидимых свойств, связывающих ее с другими вещами».

Несмотря на то, что сам И.И. Машков в автобиографии и И.С. Болотина в своих работах о художнике подчеркивают его глубокую чуждость стилю модерн и всем явлениям декаданса с их пристрастием к символическому, считая, что «он старался подладиться под существовавшие живописные поветрия, писал в серебристо-серой гамме в угоду господствующему вкусу...», в ранних произведениях художника стиль модерн достаточно органичен если не его видению, то его темпераменту. Его же собственные слова о том, что ему «был непонятен весь гнилой период в искусстве под названием «модерн» и «декаданс», более похожи на осторожную позицию человека 1930-х годов, когда он писал автобиографию, боящегося скомпрометировать себя связью с буржуазным упадническим искусством дореволюционного времени.

На самом деле, в творчестве И.И. Машкова дореволюционных лет имеется ряд произведений, которые по стилю можно отнести к направлению модерна («Портрет девочки», 1903—1904, собственность М.И. Машковой; «Натурщица. Этюд головы», 1905 (?), бывшее собрание И.А. Мясниковой; «Женщина в белом», середина 1900-х, собственность МИ. Машковой; «Портрет мальчика с пасхальным яйцом», 1906, собрание семьи И.С. Болотиной; «Цветы яблони», 1908—1909, собрание семьи Х.Л. Кагана) и в которых можно усмотреть влияние А. Цорна, В.А. Серова и других представителей модерна в живописи.

В более поздней работе «Русская Венера (Россия и Наполеон)» (около 1914, собрание В.О. Яхонта) современная критика усмотрела кроме эпатажа и другой смысл, в частности, А.11. Бенуа писал: «Многие считают, что картина <...> бравада, давно надоевший всем «вызов буржуям». Я же думаю, что если этот мотив в из доле и присущ данной композиции, все же не в нем суть, не он побудительная причина к ее созданию». Соотнося ее возникновение с обострением конфликта между европейскими государствами, который привел к Первой мировой войне, можно отметить в картине желание художника уловить природу загадочного русского духа, противостоящего натиску европейской агрессии.

Стремление усвоить опыт мастерства старых европейских мастеров при водит И.И. Машкова к созданию сначала композиций философического плана (во второй половине 1910-х годов) затем к так называемым «музейным» натюрмортам 1922—1925 годов. По поводу первых И.С. Болотина замечает «Вряд ли Машков сознательно придави этой картине («Зеркало и лошадиный череп», 1919, ГРМ. — А.К.) символический смысл <...> Но помимо ассоциаций, навеваемых черепом, в неустойчивом силуэте зеркала и шкатулки, в драматизированном ритме складок, в остром характере цветовых сочетаний передается непереводимое в слова ощущение многозначительности и напряженности». В «музейных» же натюрмортах, наполненных разнообразным фарфором, И.И. Машков перекликается с мирискусниками и голуборозовцами, представителями символического крыла в русской живописи. Как раз на границе между этими явлениями в творчестве художника создан «Натюрморт с самоваром» из Новосибирского художественного музея, датируемый 1920—1921 годами.

Если не считать постановочный по характеру «Натюрморт с черепам (Икона и лошадиный череп)» конца 1910-х годов из Национального художественного музея Республики Беларусь в Минске, где присутствует и человеческий череп, наш натюрморт единственный пример чистоты жанра vanitas в наследии Машкова. Во-первых, об этом говорит присутствие человеческого черепа, во-вторых — наличие зеркала, в-третьих — введение бытовых аксессуаров (ткань, посуда, палитра и пр.), в данном контексте играющих определенную смысловую роль.

Анализ образной системы нашего натюрморта приводит к интересным результатам. На переднем план ценгтре композиции со сложными пространственными решениями, изображен самовар, давший название натюрморту. Самовар — образ популярный в русской живописи этого времени (стоит вспомнить хотя бы картины Б.М. Кустодиева). Он включает в себя жизнеутверждающее начало, сдобренное национальной спецификой; с ним связана тема чаепития, и он всегда берет на себя организующую роль в любой композиции. В нашей картине вокруг него группируются немногочисленные, но значимые в своей пластической красоте предметы: банка с маринованными яблоками, ваза с муляжом винограда, оранжевая банка, фарфоровая тарелка с красной каймой, крышка масленки в виде груши и, наконец, сам череп, расположенный справа на полосе траурной черной ткани и привносящий драматизм в данную мизансцену. В наборе вещей нет ни одной живой, органической, способной к изменению. Представленные вещи обманывают наше впечатление, поворачиваясь неожиданной стороной. Эту особенность подобных натюрмортов Машкова отметил ММ. Алленов по поводу «Натюрморта с лошадиным черепом» 1914—1915 годов из Государственного Русского музея. В своей книге «Илья Иванович Машков» (Л., 1975) он писал: «Жизнь выступает здесь как яркая смена, как превращение одного в другое: кухонных вещей — в действующих лиц драматической постановки, привычного — в неожиданное, заурядного — в значительное, будней — в праздники». В отношении «Натюрморта с самоваром» отметим, что жизнь в изображенных предметах присутствует постольку, поскольку они являются объектами художественного творчества и наполнены энергией Цвета и формы, прочувствованной художником. Это, в основном, предметы, созданные руками человека, подчиненные его власти, и это отвечало самим пристрастиям Машкова, ценившего ремесленную сторону в искусстве и Действительности.

Праздничное «собрание» предметов, тема чаепития и торжества жизни становятся призрачными, как и их отражение в зеркале. Сопоставление на заднем плане зеркала и палитры, объединенных черной тканью и являющихся фоном для вещей на переднем плане, имеет глубокий идейный смысл. Зеркало как один из символов изменяющегося времени, в котором отражается неустойчивый бренный мир в своем смертном облике, имеет давние культурные традиции в европейской живописи. Стоит вспомнить «Портрет Ганса Бургкмайра и его жены» 1527 года работы Лукаса Фуртнагеля, где модели изображены перед зеркалом с двумя отражающимися в нем черепами и надписью: «Такими мы выглядели в жизни, в зеркале не отразится ничего, кроме этого».

Неспособности зеркала в интересующем нас натюрморте запечатлеть навечно образ мира в его чувственном облике противопоставлена творческая преобразовательная сила палитры как символа искусства, имеющего возможность остановить мгновение и тем самым дать ему вечную жизнь, то есть, по сути, дать реальное воплощение фаустовскому комплексу.

Из этого анализа следует вывод о 

том, что Машков воспринимал искусство в его созидательной ипостаси как явление, торжествующее над разрушительными жизненными процессами. Эта жизнеутверждающая миссия искусства особенно импульсивно выразилась в плотной фактуре красочной поверхности, а также в насыщенном и звучном колорите самой картины, подлинно живой плоти, как впечатляющем результате преодоления эфемерности вещного мира.

Данная интерпретация работы Машкова вполне согласуется с культурным контекстом, наполняющим ее глубинными смыслами, пусть и не подтвержденными скупым на слова художником. Для оправдания подобного подхода к анализу нашего натюрморта можно привести слова М.М. Бахтина из «Эстетики словесного творчества» (М 1975) о Шекспире: «Шекспир, как и всякий художник строил свои произведения не из мертвых элементов, не из кирпичей, а из форм, уже отягченных смыслом (выделено мною. — А.К.), наполненных им. Впрочем, и кирпичи имеют определенную пространственную форму, и, следовательно, в руках строителя что-то выражают».

В заключение отметим «Натюрморт с самоваром» И.И. Машкова интересен не только в контексте его творчества, но и в контексте явлений так называемого советского искусства, процесс формирования которого падает на начало 1920-х годов. Унификация индивидуальных почерков в творчестве художников того времени и стремление к бездумно жизнерадостному утверждению общественных ценностей бытия, возобладавшие уже в 1930-е годы, прошли через краткий этап мучительных поисков смысла жизни и места искусства в ней — проблеме животрепещущей, особенно для художников, о чем свидетельствует «Натюрморт с самоваром» И.И. Машкова из Новосибирского художественного музея.

Александр КЛУШИН

Журнал «Антиквариат, предметы искусства и коллекционирования», № 84 (март 2011), стр.36